Дядя Леший

18+

Повесть

Светлой памяти моего отца – охотника, рыболова, грибника и Инженера.

Все совпадения случайны.

Предисловие

 

События, о которых пойдет речь, происходили почти тридцать лет назад. Многое до сих пор стоит у меня перед глазами, но немало и забылось. Сначала мне казалось, что я помню все, как будто это было вчера. Перечитывая же написанное, постоянно ловил себя на мысли, что не узнаю героев. И мальчик не тот, и говорили не так, и думал по-другому, и т.д. и т.п. Хотя с фактической точки зрения описал все вроде бы верно. Как ни пытался я передать мельчайшие детали, слова, выражения – это не приводило к узнаванию.

Персонажи оставались по-прежнему безжизненными и незнакомыми. Да что там персонажи – я сам превратился в какого-то мутного и подозрительного субьекта. Наконец, безуспешно переписав все диалоги по десятому разу, я плюнул и попробовал просто пересказать историю заново. Не стараясь точно реконструировать каждое междометие, придерживаясь лишь основной последовательности событий.

И – о чудо! – герои ожили. Пусть порой они и говорят устами моих знакомых и близких, но теперь я узнал всех! В том числе и себя, хотя я тогдашний и я нынешний – это два очень разных я. Сейчас я и думаю, и говорю иначе. Однако смысл сказанного волшебным образом сохранился в точности.

История эта оставила свой след в душе каждого причастного. Даже почти через восемь лет до меня долетело случайное упоминание о ней. Что уж говорить обо мне самом – долгие годы я, наверное, не пропускал и дня, чтобы не вспомнить ту ночь. Хотя, должен признаться, после рождения сына она на несколько лет напрочь вылетела из головы. Сейчас я впервые рассказываю о произошедшем тогда. Даже мои родные знают об этом лишь в двух словах.

Приключение это интересно еще и тем, что оно – мое последнее приключение. Юношеское, в смысле – я очень надеюсь, что мои нынешние ночные блуждания будут продолжаться еще долго. Но после того случая я больше не выбирался за пределы своего района, хотя периодически шатался по округе. За несколько прошедших лет могу вспомнить лишь пару смешных моментов, но не более того.

Так что история, о которой пойдет речь, является как бы лебединой песней, итогом шести или семи лет моих юношеских ночных похождений. И я рад, что завершились они на доброй, теплой ноте – совсем не свойственной нашим обычным хулиганским выходкам.

Я постарался избавиться от эффекта послезнания – мое отношение к происходящему, к действующим лицам изменяется на протяжении всей повести. По мере того, как я узнавал подоплеку событий, получал новую информацию, глубже знакомился с участниками. Благодаря этому рассказ получился честнее, интереснее, ну, и я смог оформить его в моих любимых жанрах триллера и саспенса.

Только мальчик кажется старше. Но он и вправду был удивительно взрослым для своего возраста.

 

Дядя Леший

1

Очень необычная, трогательная и чем-то грустная история. Случилось это уже ближе к концу моих ночных скитаний, когда Йог меня давно покинул и стал бабиться со своею бабою. Мне было двадцать лет, а может и двадцать один – не помню уже. Я иногда приезжал к ребятам, с которыми мы отжигали раньше. Вернее будет сказать, приезжал в те места, но далеко не всегда их находил. Однако если и встречал кого, не видел прежнего понимания.

Я и раньше-то был белой вороной – этаким поэтом ночного леса. Я получал кайф от самого процесса ночных похождений, блужданий, наблюдений, гонок, игры в «жмурки» с гопами. Для ребят же это было лишь одним из элементов подросткового хулиганства и не более. Разве что Йог разделял мое увлечение, пусть и не так сильно. Но Йог отвалился, я вообще тогда воспринял это чуть ли не как предательство.

Когда же парни стали взрослеть, у них появились другие дела и интересы – заканчивалась учеба, начиналась работа. Кто-то завел постоянную девочку, кто-то озаботился постройкой дома. Если удавалось встретиться, им больше хотелось спокойно посидеть с бутылочкой у костра, чем шляться по округе, нарываясь на неприятности. Гормоны хулиганства отбурлили, все сильнее приходило понимание, что я приехал и уехал, а им там жить. Случись чего серьезное, даже банальный прокол – первыми придут по их души, а меня еще поди найди.

Кроме того, присутствовал и другой барьер. Они были отличными простыми ребятами, в основной массе закончившими техникумы и уже работавшими. Я же вырос в интеллигентной семье, учился в институте, занимался музыкой и тусил по разным богемным компаниям. Нет, я вовсе не задирал нос и не считал себя каким-то уникальным. Но точек соприкосновения было мало. Йог раньше исполнял роль связующего звена между нами. Во-первых, он меня очень ценил (и многому завидовал, как потом выяснилось), во-вторых, его дзен, йоговский пофигизм и общительность здорово объединяли. Да и друзья это были его, а не мои.

Без Йога я был для них если и не полным чужаком, то человеком совсем иного круга. В сущности, нам даже поговорить было не о чем. Ну, так чтобы откровенно и без стеснения, как со своими – слишком уж мы были разными. И по воспитанию, и по эрудиции, и по опыту, и по интересам. Плюс, я одиночка по жизни, человек абсолютно не компанейский. Без Йога я порой чувствовал себя с ними очень неуютно, и это ощущение со временем только усиливалось. Все чаще и чаще случалось, что поздоровавшись и посидев часок для приличия, я уходил колобродить один.

2

В тот раз я нашел ребят у костра – в лесочке неподалеку от внешнего забора их дач. Такого убежища, как наш шалаш, они построить не смогли (или возиться не захотели), но место выбрали удачное – посторонние туда не забредут, надо все дачи лесом обходить. Я там уже бывал, и, сойдя с электрички, сначала решил проверить костер, прежде чем ломиться наудачу в окна.

Мне повезло: лазить по садам и пугать старушек не пришлось – все были в сборе. Подкравшись поближе и понаблюдав некоторое время, я выбрал момент, когда один отошел на пару шагов взять веток, а двое других отвернулись и стали копаться в сумке с бутылками. Под прикрытием шума поезда, я тихонько вышел из-за дерева и сел к костру на бревно прямо между ними. Ох, как они шуганулись! Я любил такие приколы, каждый раз выдумывал что-то новенькое, и постоянно заставал их врасплох! Йог, например, меня выпасал с большой вероятностью (хотя иногда я и его обманывал), а этих пугал практически каждую встречу!

Минут пятнадцать продолжалось активное обсуждение моего чудесного появления, еще столько же ушло на обмен новостями. Дальше они стали беседовать о своих делах, а я со стаканом портвейна сидел в сторонке и мечтал о чем-то, изредка поддерживая разговор. Так прошло минут двадцать. Вдруг со стороны дач послышались всхлипывания – судя по голосу, маленький мальчик готов был вот-вот разреветься, но еще держался. Времени было что-то ближе к полуночи.

Мы насторожились. Что еще за дела чудные? Всхлипы приближались, похоже, мальчик увидел отсвет костра, услышал наши голоса и шел на них. Вот он уперся в забор, зазвенела сетка. Там надо было раскрутить две проволочки, тогда угол сетки отгибался в сторону, позволяя пролезть. Но это для посвященных. А непонятно откуда взявшемуся ребенку, да еще в темноте ни за что не разобраться. Он дернул раз, два, сунулся вправо, влево, под конец начал трясти сетку и почти расплакался. Потом слышим – шепотом (видно, страшно ему) спрашивает:

– Есть тут кто? Кто-нибудь есть? – и уже громче – Есть кто?

Один из наших подошел к забору:

– Есть, есть, тут мы. Ты чей, мальчик? Что случилось?

Мальчик разревелся. Он, похоже, долго храбрился и сдерживался. Но найдя, наконец, кого-то, способного помочь, расклеился по полной. Приятель напрасно пытался его успокоить и хоть что-то выспросить – пацан намертво вцепился в сетку и буквально захлебывался рыданиями. Дело кончилось тем, что приятель взял мальчика на руки и принес к костру. Я машинально закрыл лицо и отсел в тень – настолько «конспирация» въелась в рефлексы. Так они и сидели минут десять, пока ребенок не стал успокаиваться. Постепенно его разговорили.

Ситуация выяснилась следующая. Утром он с отцом поехал на машине в гости к напарнику отца по работе – они на железной дороге работали, на местной узловой станции. Пока мальчик играл с детишками, взрослые малость поддали. После обеда поехали домой. По пути заехали в местный магазин. В то время как отец покупал продукты, пацан забежал в соседнюю дверь, где продавались игрушки и хозтовары. Когда вышел – отцовской машины не нашел. Отец с пьяных глаз то ли забыл про ребенка, то ли не заметил, что того нет в машине.

Мальчик долго ждал перед магазином, под конец решил выбираться сам. Стал расспрашивать, как добраться до своей деревни. Никто даже примерно не знал, где она находится, хотя название слышали. И немудрено: я потом по карте линейкой померил – там на машине ехать тридцать шесть километров, а если по хорошим дорогам и не срезать где только можно, наберется все пятьдесят. Плюс, деревня находилась от магазина через железную дорогу и шесть с половиной километров девственного леса, если по прямой считать – все дороги этот лес объезжали с другой стороны. До железной дороги километра четыре и до леса еще два – опять же по прямой.

Пацану бы первого попавшегося милиционера остановить – гаишники постоянно по шоссе ездили. Уверен, либо сами отвезли, либо еще как решили вопрос. А он нашел-таки добрую бабулю, которая знала деревню – она ему с легкой руки указала направление напрямик. «Дойдешь, милок, до поворота на станцию, перейдешь через железную дорогу, пойдешь направо до платформы, повернешь налево, пройдешь три дачных поселка – за ними будет просека, по которой и выйдешь к деревне. В общем, спросишь на станции, тебе покажут просеку». Я слушал, мрачно фигея от такой простоты. Пацан – метр с кепкой, ты хоть поинтересуйся, как он попрется туда на ночь глядя? Но вообще местные, надо признать, нередко такие концы ногами делали, что не всякий спортсмен сдюжит.

В общем, мальчик пошел, как было указано. Нашел поворот с шоссе к станции, дошел до железной дороги, вышел к станции и даже нашел кого-то, кто и деревню его знал, и про просеку рассказал. Это при том, что уже стемнело, и людей на улице было мало. И он пошел, в общем, в правильном направлении, только дачи ребят надо было обойти справа, а он пошел через них и не смог выйти – сквозной проход отсутствовал. Я опять померил по карте – если я правильно понял, где был этот магазин, то до нас он оттопал около шести-семи километров. Хотя наверняка больше – не может быть, чтобы нигде не заплутал.

Ботинки у пацана были все в пыли, на штанах репейники, ошметки травы. Курточка, лицо тоже запыленные, слезы промыли на щеках контрастные дорожки. Он устал, прям с ног валился, проголодался, хотел пить. Ну, ребята метнулись кабанчиком по домам, принесли еды и автомобильный атлас. Сводили к колонке, умыли, напоили. Стали думать, как помочь. Открыли атлас, нашли деревню. Никаких просек там обозначено не было, а все дороги шли далеко в объезд. Примерно столько же ехать, как от магазина. Предложили ему переночевать, а с утра договориться с каким-нибудь автомобилистом, чтобы отвез.

Пацан ни в какую – надо сегодня вернуться, пойду через лес. Объясняли ему, что все уже спят, многие выпили и за руль не сядут. Даже до телефона в сторожке не добраться – сторожка заперта, во дворе огромный пес, а сторож где-то квасит. И на станции касса давно закрыта. Где искать телефон на соседних участках они не знают. Милиция далеко. Но даже если всех перебудить, найти телефон и дозвониться – на сто процентов предложат подождать до утра. А с утра и так все будет, и его часам к десяти-одиннадцати точно привезут. Нет и все! Отец уже, наверное, извелся, а бабка вообще с ума сойдет.

Это был не городской маменькин сыночек, а вполне самостоятельный и упрямый деревенский мальчишка. Уже одно его решение идти пешком домой говорило само за себя. Да, он устал, перенервничал и сорвался, но стоило ему передохнуть, напиться, немного перекусить и прояснить ситуацию, как он полностью успокоился и преисполнился решимостью к дальнейшим действиям. Слупил весь предложенный хлеб с котлетами и сидел, глазами по сторонам зыркал.

Ребята спрашивают:

– А если в лесу заблудишься или нападет кто? В лесу кто угодно может быть – бандиты, злые люди всякие, даже зверье, говорят, водится.

– Я не боюсь, по просеке не страшно. Не заблужусь. Тетка Маня сюда на станцию носит ягоды, молоко. Давно ходит.

– Не ночью же!

– Ну, не ночью. Поутру, затемно ходит. Возвращается тоже поздно. Я и на просеке был, и в лесничестве, только сюда не ходил ни разу.

3

Пререкались-пререкались, стало ясно, что пацана не удержать, разве только силой. Тут один из наших и говорит:

– Это тебя только леший проводит, если захочет. А одного не отпустим.

– Какой леший?

– Да вон сидит! – и показывает на меня. Они подкалывали меня, лешим называли (о других, более пикантных прозвищах, я умолчу). Ну, я ступил в круг света – мальчик прям отшатнулся.

Мой силуэт растворялся в окружающей темноте, лицо закрыто повязкой – одни глаза блестели из-под шапки в свете костра. Я хоть тогда и был длинным тощим дрищем, но в своей амуниции – с охотничьим ножом и пистолетом на животе, набитыми разной всячиной карманами, подсумками на груди, фляжкой, свертками с бутербродами и прочим (все это плотно, но не в обтяжку скрывала надетая поверх куртка) – казался мощным и кряжистым. При этом не было не малейшего сходства ни с солдатом, ни с охотником.

Я выглядел расплывчатым сгустком мрака в блеклой темной одежде, из-под которой не вылезал ни один предмет снаряжения. Одежда была в меру свободна и не давала резких очертаний, плюс ко всему, на ней были нашиты элементы, дополнительно размазывающие контур. Если я прислонялся к дереву, то сливался с ним, если ложился на землю – напоминал что угодно (кочки, мусор, пень, бревно), но не человека. Было что-то действительно нечеловеческое в моем облике, даже какая-то угроза ощущалась – думаю, «леший» они не просто так придумали. Со своей походкой, пластикой и камуфляжем я очень органично вписывался в лес, был как бы его составным элементом, таким же естественным, как пень, куст или муравьиная куча.

Предложение переться куда-то через незнакомый лес, практически наобум, да еще ночью, свалилось на меня, как снег на голову. Но только я хотел припугнуть мальчишку разными страшными байками и заставить его дождаться таки утра, как вдруг понял, что мне самому страшно хочется пойти, и, еще важней, я просто обязан это сделать, уж коль получил от природы такой необычный талант.

Я прекрасно понимал, как могут волноваться родители, на примере собственной матери. Где бы и по какой причине я не задерживался, я всегда находил возможность предупредить своих. Мама воспитывала во мне эту обязательность с малых лет, но по-настоящему осознавать родительскую тревогу я стал годам к четырнадцати-пятнадцати. И вот я вижу ребенка лет семи, который готов идти в одиночку через незнакомый ночной лес, только чтобы успокоить бабушку и своего выпивоху-отца. И пошел бы, уверен, даже если бы мы попытались его удержать. Сбежал бы и пошел. И не факт, что мы бы его потом поймали. Я просто почувствовал ответственность за него, за то, чтобы он не заблудился, чтобы никто его не обидел.

– Что, не побоишься идти с лешим? – говорю хриплым голосом.

Мальчик смотрел-смотрел на меня, под конец спрашивает:

– А ты, правда, леший?

– Леший, факт. Не такой, как в сказках, да?

– Баба Нюра говорит, что леший – это нечистая сила, он может завести в глушь и погубить.

– Ну, брат, я даже не знаю. С нечистью не вожусь, а людям обычно помогаю. Могу и наказать, но это если только душегуба какого.

– А почему у тебя лицо закрыто?

– Положено так. Нельзя людям лицо мое видеть.

– Леший на болоте живет, это дед такой старый. Никто его не видел, а тех, кто видел, он погубил.

– А мне, прикинь, скучно одному в лесу. Выхожу к людям пообщаться, у костра посидеть. И ни на каком болоте я не живу – там мокро, холодно, комары и лосиная муха. Живу я в обычном доме, с отоплением, электричеством и телевизором. Видят меня редко, не очень люблю показываться, но и не гублю никого, так-то вот! Вон видишь, ребята сидят – вполне себе живые.

Ребята тем временем с кряканьем тяпнули по доброму стакану беленькой. Мальчишка посмотрел на меня недоверчиво.

– Ты, наверное, грибник какой-нибудь или охотник, а никакой не леший!

– Какой же я тебе грибник? Видел хоть одного, что ночью по лесу ходит? И зверей я не трогаю, у меня и ружья-то нет.

– И отведешь меня?

– Отведу, конечно. Дорогу узнаю только и пойдем.

– Как же ты – леший и дороги не знаешь?

– Я ж леший, а не географ! Где бывал, все знаю, а к вам еще не ходил. Потом, у вас там лесничество, а мне только собак, лесников и егерей всяких не хватало. Зачем мне туда лезть? Еще за браконьера примут, чего доброго, бегай потом от них.

Я повернулся к ребятам:

– Так что за просека такая, мужики? Знает кто?

– Есть просека, даже дорога натоптана – местные по ней к нам на станцию ходят. Мы только туда не суемся – там гопота шастает. Увидят если – репу начистят.

– Чо – совсем ничего не знаете? Рядом же совсем. Неужели за грибами в лес не ходите?

– За грибами мы в другую сторону ходим. К лесничеству вон куда топать, а ближе редко что попадается. И чащоба там та еще. Хотя, вон, Мишка и туда лазил.

Спрашиваю у Мишки:

– Был на просеке? Знаешь, как туда выйти?

– Был. Там по всему лесу просеки с юго-запада на северо-восток и северо-запада на юго-восток. Через километр друг от друга. А просеку от лесничества в настоящую дорогу превратили, по ней машины ездят на вырубки. Чуть дальше, от соседней деревни, в сторону железки идет мощная высоковольтка. Там не заблудишься, но по роже можно получить, да.

– А нам-то на какую просеку надо?

– На ближайшую отсюда. Если от костра на северо-восток пойти, выйдешь на нее через полкилометра. Лучше южнее взять, тогда точно не проскочишь – упрешься в тропу на станцию. Как на тропу выйдешь, поворачивай налево – она сама тебя выведет куда надо. По просеке дойдешь до дороги на лесничество – собственно, дальше просека тоже в накатанную дорогу переходит. Можешь свернуть налево, на северо-запад и пройти через лесничество к шоссе. Или дойти до высоковольтки, ее точно не пропустишь. По высоковольтке на север выйдешь к соседней деревне. Но так дольше будет. Лучше идти по просеке до конца – попадешь на шоссе на километр восточнее деревни. Местные-то по вырубке срезают. Там наверняка тропа есть, не знаю только, заметишь ли ее в темноте.

Если бы дело было днем, или я шел один, мне этой информации хватило за глаза. Но я решил перестраховаться и выяснить больше подробностей. У меня с собой была распечатка карты-стометровки того района, куда мы с отцом ходили за грибами. Не знаю, что это была за  карта – то ли для спортивного ориентирования, то ли для охотников – на ней были обозначены даже отдельные бревна, ямы и прочие мелкие детали.

Отцу на работе кто-то дал скопировать, он распечатал ее на обычных листах А4. Копировальная техника тогда оставляла желать лучшего, но, по большому счету, все было понятно. Карта охватывала и прилегающую местность, куда мы порой забредали, но дачи моих знакомых были с самого краю последнего листа. Интересующая меня местность заканчивалась примерно за километр-полтора от костра, где мы сидели. Однако пунктир тропы вокруг дач и полсантиметра двойной линии просеки на карте были.

Я всегда носил карту с собой, потому как временами меня заносило далеко от железной дороги, а иногда приходилось и домой возвращаться пешком через лес. Карта была не первой свежести, но на ней были отмечены такие важные ориентиры, как водонапорная башня на дачах и высокая мачта с красными огоньками около станции – какая-то антенна или телевизионный ретранслятор. Мальчишка, увидев у меня карты, уже совсем ничего не понимал. Как это – леший и по картам ходит! В довершение всего я задрал правый рукав и сверил стороны света по наручному компасу.

4

Пока я сопоставлял стометровку со страничкой из атласа, Михаил сказал:

– А давайте Семёныча позовем? Вон у него окно горит, не спит еще. Лучше него лес тут никто не знает.

– Да он уже пьян в зюзю, небось. Толку с него? Начнет бузить и все остатки у нас выжрет, сука!

– Ладно тебе! Нальем стакан, не обеднеем. А остальное приберем пока, чтоб не увидел. Димон, сходи, позови его! – Димон ушел. Мишка наклонился ко мне и сказал на ухо:

– Только ты с ним… ну, порезче будь. Он мужичонка безобидный, но если нализался, борзеть начнет, как пить дать. Бычить особо не надо, но… ну, ты понял. Водки выпьет, угомонится, расскажет все, что знает.

Мне вовсе не улыбалось разбираться с пьяным, я по жизни совершенно неконфликтный и даже сейчас конфликтовать толком не умею. Но делать было нечего – если он и вправду мог все подробно рассказать и показать, приходилось терпеть. Кроме того, я был не собой – я играл роль – и это, как ни странно, помогало.

Мальчишка сгорал от нетерпения:

– Может, мы лучше пойдем? Быстрее надо!

– Погоди, погоди! Тебя давно хватились, десять минут роли не сыграют. Давай все до конца выясним, коль уж есть возможность. Лучше потратить десять минут, чем заплутать на полдня, а? Пойдем побыстрее и все. Лады?

Мальчик уныло кивнул.

Пришел Димон. За ним, основательно пошатываясь, приплелся Семёныч. Такой невысокий жиденький хрен лет пятидесяти с опухшей неприятной физиономией и маленькими бегающими глазками. Семёныч непрерывным потоком изрыгал трехэтажные выражения, выражая недовольство, что его вырвали из пьяного полусна в теплом кресле, и испускал настолько мощное алкогольное амбрэ, что я учуял его еще от забора.

Семёныча усадили за подобие стола из досок и поленьев, туда же поставили закопченную керосиновую лампу. Я присел напротив, с краю, куда не достигал свет:

– Слышь, дядя, – говорю – ты кончай матом орать – тут ребенок.

– Да чо, бля, вам от меня нужно-то? Сидел, дремал, нах… Блядь! Какого хуя сюда приволокли? Димка, ты нахуя ко мне вперся? – Семёныч разглядел мой силуэт и вздрогнул – Это еще, блядь, кто?

– Это леший. Поговорить с тобой хочет. Давай-ка потише! Залупнешься – всем кирдык.

– Какой в пизду леший? Чо вы мне несете? Леший, ебана в рот! Хуеший, блядь!

Семёныч начал всматриваться в меня, я же застыл как камень и неотрывно смотрел ему в глаза. Спиной я касался веток ели, а лампа горела настолько тускло, что Семёныч видел, наверное, только отсветы в моих зрачках. Он явно сел на измену, потому что дернулся и начал взвизгивать:

– Блядь! Кто это еще? Те чо нада, а? Чо нада, бля? Ты кто такой? Чо пасешь? Ты, блядь, кто? Я тя знаю? Нахуя морду замотал?

Семёныч резко выбросил вперед руку, пытаясь дотянуться до меня и сорвать повязку. Я, совершенно инстинктивно защищая свою драгоценную маскировку, словно кот лапой, сшиб руку на лету и с грохотом припечатал к столу. Полетела лампа, каким-то чудом Димон ухитрился ее поймать, и, не разбив колбы, поставил обратно.

– Не дури!

С испугу я здорово шмякнул Семёнычевой рукой по столу – костяшки двух пальцев попали по неровному стыку соседних досок и ободрались в кровь. Семёныч повернул руку, удивленно уставился на выступающие капли крови, потом тихонько поднес ее ко рту и слизал кровь.

– Водки налейте! – Димон нацедил полный стакан. Я взял руку Семёныча, плеснул немного на ободранные пальцы и поставил стакан перед ним. Тот зашипел от боли, но стакан принял и в один глоток ополовинил. Я сразу же долил ему еще до самого края, делая вид, что не замечаю вытянувшихся лиц ребят. Подмигнул мальчишке – мол, все хоккей, а то у него глаза стали, как два блюдца. Повернулся к Семёнычу:

– Ну, мир?

– Да я чо? Я ничо.

Семёныча как будто подменили. Глаза перестали бегать, причитания прекратились, лицо приняло нормальное выражение. Я еще подумал – «вот ведь психопат какой, надо по-быстрому с ним перетереть и идти уже – мало ли что еще ему в голову взбредет»? Очень спокойно начал расспрашивать:

– Семёныч, ребята говорят, ты лучше всех здешний лес знаешь. Будь добр, расскажи, как к деревне по просеке выйти.

– Да чо там итти… Там, епта, шоссе натуральное – все расчищено, дорога утоптана, сухо. Ни канав те, ни луж. Хошь – хоть на машине езжай. Жигуль мож и сядет, но Нива пиздует, как по асфальту. Я тому пару лет в лесничество ходил за самогоном, так обратно на Ниве и прикатили!

– Погоди, погоди! На просеку-то как выйти?

– Вон туда иди – Семёныч показал пальцем – выйдешь на тропу. Направо – к станции, налево – как раз и попадешь на просеку. Или вдоль забора топай, тропа мимо ворот проходит, но это кругаля давать на полверсты.

– Туда, говоришь? – я достал из кармана компас «Турист 2» (такая квадратная коробочка с поворачивающимся блоком компаса, зеркальцем, визиром и линейкой – слышал, что это гражданская версия армейского артиллерийского компаса), открыл крышку, сориентировал север и взял азимут в указанном направлении. Мальчишка вытаращил глаза, не зная, что и думать. Затем я достал карандаш и по возможности точнее перенес на страничку атласа тропу и начало просеки со стометровки. Нарисовал линию до тропы по указанному азимуту, подписал на всякий случай градусы. Пододвинул Семёнычу стометровку с началом просеки, спросил:

– Посмотри, пожалуйста, тут все правильно обозначено?

Семёныч даром, что был пьян, карту прочитал моментально. Повернул ее в нужном направлении безо всякого компаса, забормотал:

– Хм… да, мы тут, вот тропа и на северо-вос… – тут что-то его заинтересовало, он вытащил из стопки и мельком просмотрел несколько соседних листов – Ебана! Откуда у тя секретная карта?

Я и понятия не имел, что карта может быть секретной. Отец бы точно предупредил, если б сам знал. Да, она была крупномасштабной, такие вроде до сих пор под грифом, не смотря на гораздо более детальные карты и снимки от Яндекса или Google. С другой стороны, на ней не было ни координатной сетки, ни какой другой информации, позволяющей осуществить топопривязку. Я видел похожие карты у приятеля, занимающегося спортивным ориентированием. Хотя кто в здравом уме полезет в нашу глушь с комарьем и лосиными мухами ориентироваться в десятках километров от жилья и дорог? Сетка, наконец, могла тупо не пропечататься на отцовском копире.

Да, непрост был Семёныч, ой, непрост. Поглядев на последний лист, который он вытащил, я, кажется, начал кое-что соображать. Километрах в пятнадцати-двадцати от наших дач была расположена какая-то воинская часть. Или военный объект – слишком уж маловат он был. Его питала отдельная высоковольтка на три или четыре провода, которая отходила от основной линии недалеко от того места, где мы с отцом обычно заходили в лес. Эта высоковольтка шла по одной из просек и служила отличным ориентиром. Любой местный грибник знал и про высоковольтку, и про то, куда она ведет.

Объект именовали воинской частью, что-то более конкретное о нем я вроде и не слышал. Осталось в памяти упоминания про связь и радиоразведку, только сейчас я, хоть убей, не могу вспомнить, кто и когда это говорил. Объект был сильно в стороне от тех мест, куда мы ходили за грибами, но отец, а потом и я сам до него доходили. Из чистого любопытства.

Смотреть там, правда, было не на что – бетонный забор, сверху колючка, на закрытых воротах надпись «проход запрещен», несколько торчащих крыш и пара антенн. И никаких признаков жизни. Я обошел вокруг забора (на безопасном расстоянии, разумеется), но ничего нового не увидел. Только дорога из бетонных плит шла на запад через лес.

Так вот, на моей карте этот объект присутствовал. В отличие от всех других карт, которые я видел. Была обозначена высоковольтка, контуры забора и несколько зданий внутри. Наверное, на него и обратил внимание Семёныч. А может и еще что углядел – я не знаю.

– Секретная? – говорю – Ну, так я и сам, видишь, какой секретный! La noblesse oblige!

– Ишь, итить твою… Мож ты шпиён, а… – закончить Семёныч не смог из-за дружного хохота ребят.

– Шпиён, шпиён, а как же! – я старался говорить серьезно, но смех все же прорывался – Семёныч, – говорю ему задушевно – ты мне только покажи живого шпиона, я его до инфаркта ухожу! Мне воришек и гопников пугать давно уже надоело! Ну, так как – тропа и просека правильно отмечены?

Семёныч угрюмо на меня посмотрел, потом махнул рукой и приложился к стакану.

– Праальна.

– Отлично! А где у вас водонапорная башня?

– Вон, двойной фонарь вишь? На ней и висит. – Семёныч показал рукой вдоль забора.

– Ага, вижу, спасибо!

Я посмотрел в сторону станции и через какой-то просвет в деревьях увидел два верхних огонька на мачте. Взял азимуты на мачту и фонари водонапорной башни и записал результаты. Потом положил компас на карту и проделал то же самое с изображенными на ней ориентирами. Результаты разошлись градусов на десять в плюс.

Сначала я протупил, решив, что карта неточная, но потом сообразил, что брал магнитные азимуты, которые отличаются от истинных на величину магнитного склонения. Для Москвы оно тогда было что-то 7-8 градусов. После поправки на склонение, азимуты почти совпали. Я посчитал и записал оба значения для каждого ориентира. Потом снял по карте азимуты на башню и мачту от начала просеки и так же записал истинные и магнитные значения.

Все данные я аккуратно перенес на страничку атласа, дорисовал башню, мачту, просеку, начертил перпендикулярную линию к ней от лесничества и пару параллельных просек. Одна из них (севернее той, по которой я планировал идти) упиралась прямо в деревню. Получилась вполне наглядная карта. Мальчишка залез чуть ли не ко мне на колени и с любопытством ее разглядывал.

– А высоковольтка как идет?

– По правому краю деревни – Семёныч ткнул ногтем в атлас северо-восточнее лесничества – и на юг, вон в тот поселок у железки.

Оба населенных пункта были детально изображены в атласе, так что я достаточно точно начертил линию высоковольтки. На всякий случай подписал азимуты на лесничество и на обе деревни из точек пересечения дороги и высоковольтки с просекой.

– Ну вот, порядок. Семёныч, у меня к тебе еще пара вопросов. Скажи, с просеки видно лесничество? Свет в окнах, фонари? По моим расчетам до него километра два будет, но все же?

– Видно, там дорога в гору идет. Если электричество есть, обязательно увидишь, как с дорогой поравняешься. У них лесопилка, комбинат – всегда свет горит.

– Ага. А если по высоковольтке смотреть?

– На север ничего не увидишь, перед деревней уклон сильный. А на юг видно, но до поселка далеко – не меньше трех верст.

– Понял. В лесу, как я слышал, деревья вырубают? Можешь показать, где начинаются вырубки?

– Да они по всему лесу. Вырубят участок, потом подсаживают, восстанавливают. Грамотно, кстати, мужики работают – вон, в соседнем районе сколько леса загубили. Рубить рубят, а чтобы посадить, вырастить – ни хуя! Даже не чистят толком. Мудачье, блядь! По просеке если, то после поворота на лесничество начинаются. Вот тут. Пока немного, недавно рубить начали. Вот после высоковольтки будет прилично. Со стороны деревни. Здесь, здесь и здесь. Там еще старые вырубки на дохуя гектар. Сейчас на восстановлении – самые ранние уже почитай заросли.

– Говорят, местные через эти вырубки к деревне идут. Там есть тропа?

– Много троп. И в деревню, и в соседнюю деревню, и еще всякие.

– Деревню видно с просеки?

– Не сказал бы. Вырубки хоть и большие, но не прямо до шоссе. Там еще прилично леса будет. Мож какой фонарь в просвете и проглянет, да  и все. Деревня лишь краем на шоссе выходит, с другой стороны тоже лес.

– Ага, понял. Смотри – я показал на нарисованную в атласе сетку просек – вот эта просека, что – прямо к деревне выходит?

– Эта… – Семёныч задумался – Чо-та не помню я ее. Там вырубки сплошняком, может и сохранилась тропа, хер ее знает. До шоссе-то вообще ни одна не доходит, они через полверсты только начинаются.

– А про лес что можешь сказать? Зверье водится?

– Да какое там зверье, всех давно распугали. Теоретически лося можно встретить, кабана. Лисы, зайцы точно есть, птица всякая – Семёныч наклонился ко мне и сказал, понизив голос – Но года три назад я недалеко отсюда медведя видел!

Ребята заржали в голос. Мишка, давясь от смеха, спросил:

– Это когда ты до белки ужрался что ли? И рубил соседский забор пока тебе сосед штакетиной не переебал?

Семёныч смущенно втянул голову в плечи.

– Мое дело предупредить, а дальше – сами смотрите. Все больно умные, гляжу, стали!

Я закончил работать с картой: обозначил примерные зоны вырубок и проложил маршрут – с контрольными точками, азимутами и расстояниями. Семёныч глянул, хмыкнул:

– Ишь, прям штурман, ебана!

– Комарья-то много? Лосиная муха есть? Знаешь, такая плоская дрянь, ее хрен раздавишь – на наших болотах просто отбою от нее нет.

– Знаю, как же. Комара там как обычно, не сильно больше, чем тут. Ща почитай и нету. Муха может попасться, но редко. Болота далеко, почти у железки, сюда практически не залетает. А на болотах тяжело – заживо жрет, падла. Она, сука, даже под противогаз залезть может. Там в горелом лесу грибов – жопой ешь. Торфяники, в семьдесят втором страшные пожары были. Ну, да вас тогда еще и на свете не было…

Лично я в то время уже был. Пухлощеким годовалым грудником. Я, конечно, не стал сообщать Семёнычу эти детали. Но историю с пожарами знал очень хорошо. Потому как мы с отцом сами ходили на горелые торфяники за черными подосиновиками, и он многое рассказывал про те пожары.

– Помню, помню. Вот здесь – я показал на карте наши торфяники – полыхало вообще адски. Пока вояки трубы не подтянули, пытались тушить сельхозтехникой. Два трактора в горящий торф провалились. Одного водилу я успел вытащить, второй… погиб – я настолько вошел в роль, что даже слезы выступили на глазах.

Семёныч изменился в лице. Похоже, он знал эту историю не хуже меня.

– Да кто ты такой, ёбана в рот?

Я опять уставился ему в глаза, пока он не отвел взгляд.

– Последний вопрос, Семёныч. У вас здесь охотхозяйство, лесничество вон рядом. Менты какие, егеря по лесу шастают?

– Есть и лесничие, и егеря. Особо не шастают, но обходят регулярно. Если кого за рубкой застукают – сразу оформят. За охотниками смотрят, чтоб не борзели. Только вся охота сейчас севернее, сюда почти и не ездят.

– Понятно. Спасибо тебе, Семёныч, огромное. Вот, держи! – я отошел к бревну, на котором сидел до появления мальчика, и принес почти нетронутый стакан портвейна. Семёныч аж лицом просветлел. Повернулся к мальчику:

– Ну, вот и все. Идем? – мальчишка радостно вскочил.

– Э-э, вы чо – сейчас что ли итти собрались? – спросил Семёныч, примеряясь то к своей недопитой водке, то к моему портвейну.

– Ну да. Я потому тебя и расспрашивал, чтоб не заплутать.

– Да там не заплутаешь… просто…

– Что, Семёныч?

– На мудачье всякое нарваться можно.

Михаил понимающе поддакнул.

– Я не о тех, которые тебе тогда ебало расписали. Это хуйня, молодежь обычная. По просеке не только из деревни на станцию ходят. За деревней другой лес, там тоже и тропы, и просеки, и другие деревни. Я пацаном ходил до Владимирской области, а отец в Горький не раз пешком топал. Сейчас многое поменялось, нету уже такой нищеты, транспорт опять же – автобусы, электрички. Но немало людей до сих пор пешком ходят. Кто, куда, откуда – хер проссышь. То бабки с котомками, то мужики какие-то смурные. Иной раз такого встретишь, что… Димка, ты ж знаешь Коляна? Ну, Сергеича – он у меня бывает иногда. Егерем работал при охотхозяйстве. Его с братом какие-то пришлые вообще чуть не убили нах. Хорошо с ружьем был и не зассал. Одного завалил, другого подранил. Когда остальных вылавливали, военных вызвали лес прочесывать. Взяли пидоров. Стали колоть – а на них, блядь, девятнадцать трупов! Еб твою мать! По деревням грабили, на дорогах нападали, даже в электричке кого-то зарезали. Вот и суйся в лес после такого…

– Нда… Все как и раньше, ничего не меняется. Спасибо тебе, Семёныч, что напомнил. Буду иметь в виду.

– Пойдешь все-таки?

– Да, надо паренька проводить. Ты не переживай, страшнее меня в лесу никого нет – я наклонился к нему и сказал шепотом – Даже твоего медведя! Ладно, бывай, будь здоров! И спасибо еще раз!

Я встал, разложил по карманам карту, компас, карандаш. Подошел к Михаилу:

– Я тогда атлас возьму, ладно? Положу на стол на обратном пути.

Мишка отвел меня в сторону:

– Серёга, не боишься? Семёныч дело говорит. Может, запрем мальца где-нибудь до утра?

– Ага, так он тебе и дался. Сразу сбежит, как почует неладное. И лови его потом. А если заблудится или случится что? Не, лучше я его сам отведу, хоть спать потом спокойно буду. Стремновато, конечно, но ночью я не боюсь. Главное, что зверья нет и дорога простая.

– Ты знаешь что, ты забеги ко мне, когда вернешься. Я в кухне спать буду, ну как обычно. Скажешь, что все нормально и иди на свою электричку.

– Ладно. Давай так – если до полудня не объявлюсь, езжайте на машине в деревню. Я рассчитываю обратно еще до рассвета двинуть, должен сильно раньше вернуться. Плутать там негде, так что если не появлюсь – значит влип.

Михаил взял у меня атлас, разогнул ножиком скобки и раздербанил на листы. Протянул лист с моей «картой»:

– На, так удобнее будет. Потом обратно вставлю, – он смущенно потоптался – Если не появишься, с отцом съездим, не переживай. Только ты не нарывайся, а то опять устроишь гонки с препятствиями…

– Да не, Мих, какие гонки. Сейчас надо парня до дому целым довести. Постараюсь, чтобы нас вообще никто не заметил. Но если чо, моим скажите. Пусть кто-нибудь на дачу съездит. Или Йогу хотя бы позвоните – он сейчас в Москве, знает, как с мамой связаться.

Миха только вздохнул.

– Ладно, не ссы! Зайду утром, как договорились.

Я подозвал мальчика:

– Мы ведь так и не познакомились. Как тебя зовут?

– Витя.

– Очень приятно – я присел на корточки и пожал ему руку – Фамилию скажешь?

– Фролов.

– А скажи, Виктор, ты где в деревне живешь?

Мальчик назвал улицу и номер дома. Я повернулся к Михаилу:

– Запомнил?

– Ага.

– Теперь, Витюш, послушай. Делать будешь, что скажу. Скажу «иди» – идешь, скажу «стой» – стоишь. Скажу «возвращаемся» – поворачиваем обратно, хоть рядом с деревней будем. И даже не пытайся от меня убежать. Все понял?

– Понял – мальчик хотел было что-то сказать, но промолчал.

– Виктор, я не просто так говорю. То, что рассказывал Семёныч – еще цветочки. Поэтому слушаться меня будешь беспрекословно. Я за тебя отвечаю и не хочу, чтобы ты наделал глупостей и попал в беду. Обещай, что будешь слушаться, или мы никуда не пойдем.

– Обещаю. Только… только мне надо домой, быстрее!

– Не переживай. Скорее всего, дойдем без приключений. Но если увижу опасность, рисковать тобой не буду ни за что. Родные твои мне только спасибо скажут. Понял меня?

– Да.

– Молодец! – я потрепал мальчишку по голове.

Мы подошли к столу и попрощались с ребятами и Семёнычем.

– Ну, все, мужики, давайте, пошли мы.

5

Я достал «Турист» из кармана (он лучше светился в темноте), нацелил визир на нужный азимут, взяв на всякий пожарный на пару градусов южнее, и шагнул в темноту.

Технически, задачка была несложной. Я наизусть запомнил маршрут и все ориентиры, осталось лишь пройти шесть-семь километров по лесу, причем по хорошей дороге. Но, говоря Михаилу, что я не боюсь, я все же несколько лукавил.

Меня совершенно не волновали Семёнычевы «смурные ходоки», даже гипотетические бандиты или маньяки не особо тревожили. Я был уверен в себе и знал, что смогу заранее их обнаружить и обойти незамеченным. Я боялся другого. Я боялся, что Виктора могли объявить в розыск и привлечь к делу лесников и егерей. Просека была самым вероятным направлением поисков, особенно если кто-нибудь углядел мальчишку у станции. Я не знал, как проводятся и насколько быстро организуются подобные мероприятия, но если его отец успел до вечера обратиться в милицию, мне казалось вполне вероятным появление патрулей в лесу уже ночью. А это совсем не шутки.

Если меня примут с ножом и стволом на кармане, да еще и с секретной, по словам Семёныча, картой, все может закончиться очень и очень грустно. Я еще мог как-то рассчитывать уклониться от милиции, если это будут обычные милиционеры – те, что дальше населенных пунктов носа не кажут или просиживают штаны в отделении. Но с оперативниками, которые, работая в сельской местности, наверняка отлично ориентируются в лесу, мне будет тягаться крайне сложно, если вообще по силам. Про егерей я даже думать боялся – любой егерь разделает меня под орех, ничуть не хуже, чем я сам разделывал подвыпивших гопов.

Вдобавок, для поиска могут использовать и служебных собак. А от такой твари и пистолет не спасет. Да и не стал бы я никогда стрелять в милицейскую собаку, даже при полной уверенности, что ее убью. В общем, как ни посмотри – везде выходит засада. И, что важнее всего, я не один – я не могу убежать и отсидеться где-нибудь в глуши. Мне надо довести до дома мальчишку, защитить его в случае опасности, да и приглядывать за ним придется постоянно. Потому как не слишком верил я его обещаниям. Узнает местность поближе к деревне и ломанется к дому, забыв обо всякой осторожности.

С другой стороны, думал я, если даже и будет поиск – это ж все-таки не облава на бандитов. Наверняка станут не в кустах подстерегать, а ходить с фонарями, громко окликать, звать по имени. Чтобы издали заметил, если заблудился. Так что вряд ли на меня внезапно напрыгнут, я их раньше увижу. И собаками травить тоже не станут, если и будут собаки, то на поводке. Разве егерь какой может лесом пойти тихонько, но опять же – зачем ему так поступать? Искать в огромном лесу заблудившегося ребенка подобным образом бессмысленно. Скорее, егеря и лесники будут вместе с милицией в качестве проводников.

Подобные мысли меня несколько ободрили. Я понял, что с этой стороны мне бояться нечего. Нужно лишь глядеть в оба и успеть скинуть свою амуницию. Желательно под каким-нибудь заметным ориентиром, чтобы потом забрать. А дальше самому выйти к ним с Виктором. Конечно, придется снять с лица повязку и разрушить такую прекрасную сказку о добром лешем, в которую Витя, похоже, поверил, но выбирать не приходилось.

Собственно, без ножа и пистолета мне вообще нечего бояться милиции. Надо лишь сказать правду – мол, приехал к друзьям, сидели у костра в лесу, на нас вышел заплутавшийся мальчик, и я решил проводить его до дому, потому как боялся, что он сбежит и пойдет один, хотя мы уговаривали его переночевать и утром поехать на машине. Нарисованная на листе атласа карта со всеми ориентирами, азимутами и проложенным маршрутом – самое лучшее доказательство моих намерений. А если не поверят, так ребята, Семёныч, да и сам Витя подтвердят все лично.

Я совершенно успокоился и сконцентрировался на своей задаче. Даже без учета милиции смотреть следовало в оба глаза, и как следует – встреча с кем-либо на ночной дороге в мои планы совсем не входила. Я четко шел по азимуту, глаза потихоньку начинали адаптироваться к темноте. Хорошо, что все источники света, на которые я смотрел, ограничивались костром и допотопной «керосинкой» – адаптация происходила быстрее, чем обычно. Лес был пока редкий, я выбирал в нужном направлении самое дальнее дерево, что мог различить, и шел на него. После этого сверялся с компасом и высматривал следующий ориентир. Витя шел следом. Сам я двигался практически бесшумно, его же шаги, казалось, разносились на весь лес. Я обернулся:

– Ну, Виктор, ты как?

– Н..нормально!

Мне показалось, что мальчик дрожит. Я присел перед ним и увидел, что он натурально стучит зубами. Спрашиваю его:

– Тебе страшно, что ли?

– Х-х-холодно. У костра тепло было, я согрелся, а теперь замерз.

– Что ж сразу не сказал-то?

Стоял самый конец августа, днем было еще тепло – градусов двадцать и солнце, но ночью температура падала ниже десяти градусов. Мне-то хорошо – я в футболке, толстой фланелевой рубашке, шерстяной кофте, куртке, шапке и перчатках, а у мальчишки рубашка, какая-то несерьезная курточка, да кепка. Неудивительно, что замерз. Я отвернулся, чтобы мальчик не рассмотрел мою амуницию, скинул на секунду куртку и снял кофту. Это была даже не кофта, а шерстяная подкладка от какой-то зимней одежды, которую я выбрал из-за темного цвета и застежки-молнии – ее можно было быстро расстегнуть и добраться до ножа или пистолета. Она была очень теплая и короткая – не вылезала из-под куртки, хотя для Вити сошла бы за пальто.

– Давай, натягивай! – мальчик попробовал надеть кофту под курточку, но она свисала почти до колен. Поглядев на это, я переодел его – вернул куртку на прежнее место, плотно заправил ее в штаны, а сверху надел кофту и подвернул по росту рукава. Так получилось даже лучше – куртка хоть и была темно-синяя, но имела белые полоски на рукавах и какой-то рисунок на груди. Это сильно демаскировало. Кофта скрыла все светлые элементы, штаны же у него были темные, однотонные. Оставались ботинки – красно-синие с белыми полосками по бокам.

– Виктор, ты уж извини, но…

Я зачерпнул рукой земли и как следует натер ею ботинки. Черными они от этого, понятно, не стали, но хоть перестали сверкать издали.

– Вот, теперь нас не так-то просто заметить. Лицо я тебе пачкать не буду, просто опусти козырек пониже и, если что, не поднимай головы. Ну, согрелся?

– Ага. А что – «если что»?

– Ну, если надо будет от кого-то спрятаться. Нам же не нужны встречи по пути? Заметим кого, отойдем в сторонку, подождем, пока пройдет. У тебя вся одежда темная, только лицо белеет. Поэтому закрывайся козырьком. В тени нас никто не разглядит. Усек?

– Ага.

– И, главное, замри, как камень. В темноте самое заметное – это движение. Если сидишь неподвижно, могут пройти буквально впритык и не заметить.

Мы пошли дальше. Очень скоро вышли на тропу. Но мне она не понравилась – слишком уж мелкая была тропка. Совершенно не похожая на дорогу, по которой постоянно ходит немало людей. Я проверил направление по компасу, направление примерно совпадало. И что теперь прикажете делать? Мне даже в голову не пришло спросить Семёныча о ширине тропы и других тропах до нее. Чутье подсказывало, что это какая-то местная тропка, но, с другой стороны, в лесу, куда мы ходили с отцом, тоже была похожая лесная дорога, и я знал места, где она суживалась до размеров такой же узенькой тропы.

Я огляделся. Ни мачты, ни башни видно не было. Но даже если бы я смог взять на них азимуты, это мне ничего бы не дало – погрешность вычисленного таким способом местоположения измерялась десятками метров, плюс, тропа на стометровке вряд ли была изображена математически точно. А то, что мы были где-то рядом, я знал и так. Поглядев еще раз на тропку, я решил двигаться в прежнем направлении и вернуться к ней, если вскоре не увижу ничего другого.

Долго ждать не пришлось, буквально через полсотни шагов показалась широкая тропа, протоптанная до песчаного грунта, со следами шин велосипедов, окурками и различным мусором по сторонам. Я прислушался – вблизи никого не было. Тропа шла куда надо, более того, посмотрев в сторону станции, я увидел метрах в трехстах свет фонарей. Это могли быть только фонари у ворот участков моих приятелей, мимо которых проходила тропа. Так что теперь, я был точно уверен, мы вышли на ту самую дорогу.

Виктор заметил мои колебания у первой тропки и теперь вопросительно смотрел на меня.

– Ну вот, Витюш, вышли на дорогу. Ты вон в те ворота зашел и вышел к нам. А дорога берет правее. Все, осталось дойти до дома. Пойдем.

6

Я уже более менее освоился с темнотой, стал различать детали и видел вдаль на добрую сотню метров. Да и темноты как таковой не наблюдалось – августовские звезды сверкали очень ярко, луна светила не хуже справного прожектора. Лес был залит пепельным светом, в промежутках между деревьями контрастно высвечивался каждый кустик, каждая упавшая веточка. Деревья не сливались в темную массу, наоборот – легко различались отдельные стволы, ветки, кроны. Мне не так уж часто доводилось видеть настолько красивую ночь. Редкие облака периодически смазывали картину, но они были настолько легкие, что не затеняли свет звезд и луны, а лишь немного уменьшали их яркость.

Мы повернули на северо-восток и пошли в сторону просеки. Дорога поднималась немного в гору. Я постоянно кидал беглые взгляды вперед, стараясь уловить малейшее движение, периодически останавливался и прислушивался. На утоптанной тропе стала еще заметнее разница в звуке наших шагов. Я двигался совершенно бесшумно, Витя же топал, шаркал, загребал носами, вдобавок, ботинки у него еще и немного поскрипывали. С этим надо было что-то делать, иначе его могли услышать издали.

– Вить, ты слышишь меня? Ну, как я иду – шаги, шорох одежды?

– Неа, вообще не слышу. Я в лесу чуть не отстал – тебя не слышно и видно только совсем рядом.

– А теперь обрати внимание на свои шаги. Они далеко слышны.

Мальчик попробовал идти иначе. Перестал загребать ботинками, попробовал даже покрасться. Стало тише, но не до конца.

– Не получается! И тяжело так ходить.

– Еще бы! У меня сначала тоже не получалось. Надо долго тренироваться и обувь иметь подходящую.

Я понимал, что невозможно обучить бесшумному передвижению мгновенно. Да и учитель из меня был тот еще – я даже для себя не мог сформулировать многое из того, что умел, куда уж другим объяснять. Но кое-что сделать все-таки было можно. В первую очередь, меня беспокоил скрип ботинок. Этот звук очень сильно выделялся из шума леса своей чужеродностью – куда больше, чем топот и шарканье.

Я усадил мальчишку на пенек и снял один ботинок. Кожа была жесткая и поскрипывала при сгибе. Как я и предполагал, ботинок был обут кое-как – шнурки не затянуты, язык съехал на бок, стелька уползла к носку и сморщилась. Я вытащил и расправил стельку, вставил ее, как положено, вытряс из ботинка песок, продел шнурки во все дырочки. Подтянул Виктору носок на ноге, обул ботинок, вытянул до конца язык и в меру туго зашнуровал. После чего повторил процедуру для второй ноги.

– Ну, пройдись!

Витя сделал несколько шагов – ботинки практически не скрипели. Тот минимум, что остался, уже не делал погоды.

– Ну, как теперь?

– Здорово!

– Ботинки не давят? Не жмут?

– Не знаю даже. Тесно стало, но не больно.

– Если будет больно или начнут натирать, скажи сразу, хорошо? Иначе далеко не уйдем.

– Ладно.

– Теперь смотри. Ходить так же тихо, как я, ты не сможешь. И ботинки у тебя неподходящие, и устанешь быстро. По дороге можешь идти, как привык – с каблука на мысок. Постарайся только не топать и не загребать по земле. Иди, как бы крадучись, но не увлекайся. Когда устанешь, постоим пару минут, передохнем. А вот если в лес или в траву придется отойти, ноги надо будет выше поднимать, чтобы не шуршать. Делаешь шаг и опускаешь ногу вниз. И не на каблук, а на подушечку стопы. Потом плавно переносишь вес на всю стопу. Вот смотри – я отошел в сторону от тропы и показал – Это очень тяжело с непривычки, но если поставить ногу сразу, затрещит всякий сушняк или чего там еще на земле валяется. Совсем бесшумно у тебя не получится, но хотя бы попытайся потише. Усек?

– Ага.

Виктор попробовал пройтись, как я показал, ставил по-разному ноги, один раз чуть не упал, но принцип усвоил верно. Хотя трещало у него под ногами будь здоров. Он расстроено повернулся ко мне:

– Чо-та не получается! И тяжело очень.

– Это с непривычки. Ты все правильно делаешь, молодец. Надо тренироваться, чтобы получилось. И обувь нужна помягче – вон у тебя подошва какая жесткая. Ладно, пойдем. Тренироваться дома будешь, сейчас просто постарайся меньше шуметь.

Мы двинулись дальше. Поначалу Витя крался, как тигр, и я его практически не слышал. Но потом он подустал, расслабился и временами подшаркивал ботинками. Было ясно, что лучшего результата не достичь, но стало, в общем, терпимо – на порядок лучше, чем до «обучения». Я подбодрил мальчишку:

– Хорошо, для первого раза очень даже неплохо. Контролируй себя, прислушивайся к шагам, смотри под ноги, чтобы не споткнуться.

– Ладно.

– Говорить будем тихонько, вполголоса. Человек издали не услышит, а зверь – услышит.

– А зачем надо, чтоб зверь слышал?

– Звери людей сторонятся. Пусть издали услышат и идут по своим делам. Зверь сам не нападет, но может защищаться, если испугается или почует угрозу. Поэтому лучше будет заранее оповестить о своем присутствии. А хищников, которые на человека напасть могут, здесь не водится.

Тропа завернула чуть правее, вышла на большую поляну, и показалась просека. Она была настолько ровной, что просматривалась вперед на несколько километров. Словно какой-то великан разметил лес огромной линейкой и прорезал в нем коридор. В лунном сиянии казалось, что просека проложена в гранитном массиве – деревья были залиты пепельным сиянием и через сотню метров сливались в сверкающие прямые грани.

– Вот и просека. Смотри, какая красота!

Мы стояли на возвышении, дальше дорога шла под уклон. Я огляделся по сторонам. Не было видно ни дач, с которых мы ушли, ни станции, ни какого другого населенного пункта. Однако красные огоньки мачты проглядывали на юге сквозь верхушки деревьев. Я достал компас – азимут совпал с расчетным. Можно считать, что мы благополучно добрались до первой контрольной точки. Постояв немного, послушав лес и понаблюдав за просекой впереди, я двинулся дальше.

– Ну, а видишь теперь как? Не лучше?

– Лучше! Все как будто посветлело.

– Это у тебя глаза к темноте привыкают. Погоди, еще часок – полностью прозреешь.

– А почему?

– Так глаза у человека устроены. Требуется время на адаптацию. Если сразу со света в темноту перейти, ничего не увидишь. А посидишь в темноте часа полтора – удивишься, сколько всего рассмотреть сможешь. Главное на свет не смотреть, а то заново ждать придется. Ты когда-нибудь гулял в темноте?

– Не, не гулял. Иногда с папкой возвращались поздно. Или в огороде до вечера с бабой Нюрой копались. В сарай или гараж хожу иногда. Но с фонариком.

– С фонариком не то. Он тебе светит на несколько метров, а дальше все – темень кромешная. Погляди вперед. Смотри, как далеко видно без фонарика.

– Здоровски!

– Сейчас еще ночь очень хорошая, ясная. Видишь, как ярко звезды светят? И луна почти полная. Но даже когда пасмурно, все равно видно немало. Надо только знать, как смотреть. Ночью нельзя смотреть прямо, будешь вглядываться – ничего не увидишь. Надо краем глаза смотреть и не задерживать взгляд. Тогда очень далеко сможешь видеть.

– Баба Нюра меня всегда домой зовет, как темнеть начинает. И не пускает на улицу, только если в саду погулять. Говорит, что ночью одни разбойники да черти по улицам ходят и меня с собой утащат.

Я с трудом удержался, чтобы не засмеяться.

– Правильно не пускает. Насчет чертей – не знаю, не доводилось встречать, но плохие люди попасться могут. А самое страшное – можешь заблудиться. Вы же, считай, в лесу живете. Отойдешь вроде и недалеко, а вернуться не сможешь. Тебе сегодня очень повезло, что ты пропустил тропу и к нам вышел. Кто знает, что могло случиться, если бы ты через лес пошел? Видишь, как тут все непонятно и незнакомо? Это я тебе еще рассказал сколько, кофту дал теплую. Мог ведь и заблудиться, и замерзнуть.

Мальчик взял меня за руку.

– Виктор, ты молодец, что волнуешься за родных. Серьезно тебе говорю. Но надо было головой подумать, прежде чем отправляться пешком. Отец твой наверняка приезжал к магазину, тебе терпения не хватило дождаться – Витя вздохнул – Но даже если не дождался, неужели надо было топать напрямик? Сколько там километров получается – десять, пятнадцать? На ночь глядя, в незнакомый лес. Это не каждый взрослый осилит, а у тебя ни еды, ни воды, ни одежды.

– А как надо было?

– В магазине наверняка телефон есть. Подошел бы к продавщице, сказал, что потерялся. У тебя дома есть телефон?

– Не, у нас нет. У дяди Вани есть, через дом от нас. Если папку на работу вызывают, ему звонят.

– Вот видишь. Номер, наверное, знаешь?

– Нет.

– Ну, так несложно узнать. По адресу. Попросил бы в милицию позвонить, они бы сразу выяснили. Может, и отвезли бы тебя. А ты какую-то бабку послушал.

Витя совсем повесил голову. Я обнял его за плечи:

– Ладно, что сделано, то сделано. Ты же как лучше хотел, я понимаю. Впредь умнее будешь. Но папаня у тебя тоже хорош. Ему мамка твоя, небось, задает сейчас жару.

– Мамка и знать ничего не знает. Нужен я ей больно.

– То есть как?

– А так. Сама мне говорила. И не живет с нами давно уже. То в Москву с кем-то уехала, то в Егорьевск, не знаю, где она сейчас. Баба Нюра, она мамкина мать, ее прокляла и ушла к нам жить.

– Ах ты ж ёб… – я с трудом удержался и сжал Витину руку.

Для меня не были новостью подобные истории. Мужики, уклоняющиеся от алиментов, давно стали притчей во языцах – про них писали в газетах, рассказывали по радио и телевизору, их высмеивали на страницах «Крокодила» и в сюжетах «Фитиля». Но чтобы на ребенка забила собственная мать… Нет, я и про такое слышал, но как-то не осознавал. Потому как сам был окружен настолько сильной материнской любовью, что не мог по-настоящему представить, прочувствовать. Для меня это было дико, невозможно, просто за гранью. Я уцепился за последнюю соломинку:

– Может она ушла из-за того, что отец выпивает? – и тут же понял – нет, так не может быть, она бы тогда ушла с ребенком.

– Он из-за нее и выпивает. Она уезжала и возвращалась, он ее пускал. Но в последний раз баба Нюра на него так кричала… Я испугался тогда очень. Матом ругалась, по лицу ударила. С ней потом стало нехорошо, побагровела вся, сидела, за сердце держалась. Скорую вызвали, ее в больницу увезли на две недели. Когда вернулась, сказала, что ноги ее здесь не будет. Вот мы и уехали в деревню, в папкин старый дом. Год уже в деревне живем. Раньше-то в городе жили, в квартире.

– С дедом и бабкой живете? Ну, с папкиными родителями?

– Не, они померли давно. Дед на лесопилке сильно покалечился, умер через полгода. Еще до того, как я родился. А бабка уже тогда болела, померла, когда мне два года исполнилось. Так что мы втроем остались. Только я за бабу Нюру боюсь очень. Сердце у нее больное, как бы тоже не померла. Она очень переживает, за папку особенно.

– А еще родня есть?

– Да, тетка, в городе живет. Мне осенью в школу идти, наверное, к ней перееду. Не знаю, сможем ли мы в нашу квартиру вернуться… У бабы Нюры еще сыновья есть, но все далеко…

Этот нехитрый рассказ тронул меня до глубины души. Хотелось как-то помочь Виктору, сделать для него что-нибудь, обнадежить, подбодрить, успокоить, сказать, что все у него в жизни будет хорошо. Но я не мог найти слов. Я знал только, что доведу его до дома во что бы то ни стало, и если возникнет опасность, буду драться за него по-настоящему, возможно, впервые в жизни.

Еще меня поразило поведение мальчика. Я заметил, что разговариваю с ним, как с взрослым. Он не дурачился, не сыпал попусту словами, не коверкал язык – говорил понятно, точно, ёмко, с полным осознанием сказанного. Для ребенка семи с половиной лет от роду это было просто невероятно! Далеко не всякий вдвое старший его подросток сможет продемонстрировать подобную зрелость.

Да что там подросток, я сам был потрясен тем скупым и одновременно исчерпывающим описанием непростых взаимоотношений в его семье. Он не только говорил, он и поступал, как взрослый. Ему не хватало жизненного опыта, знаний, которые с ним приходят, он во многом был еще очень наивен, но действовал решительно, последовательно и целеустремленно. Видно было, что Виктор чувствует горечь от поведения матери, понимает, что так не должно быть, и страдает из-за этого. Как знать, может эти переживания и заставили его повзрослеть раньше времени?

7

Мы прошли уже несколько сотен метров по просеке. Я вел Витю то прямо по дороге, то перемещаясь к левому или правому краю – машинально следил, чтобы мы не маячили на просвете или на местами светлой поверхности тропы. Для встречного наблюдателя мы были неразличимы, хотя если бы кто-то засел в лесу, он бы нас, конечно, заметил. Но я пока не чувствовал чужого присутствия.

Впереди вдруг что-то чуть заметно сверкнуло. Разговаривая с мальчиком, я не переставал внимательно смотреть вперед, оглядываться и прислушиваться. То, что меня насторожило, было еще очень далеко, сильно за пределами видимости моего ночного зрения. Переместившись к самому краю просеки, тихонько шагая по траве, я продолжал наблюдать. Виктор шел, как я его учил – высоко поднимая ноги и стараясь не шуметь. Нельзя сказать, что у него хорошо получалось, но шуршащий в верхушках деревьев ветерок частично маскировал звук его шагов. Я в очередной раз удивил мальчика, достав из кармана очечник и нацепив на нос очки. Леший в очках – это было уже чересчур.

– Ну что тут такого? – спросил я в ответ на его взгляд – Мне надо щуриться, если видно плохо? Знал бы заранее, что пойдем с тобой, я б и бинокль захватил.

Обычно я ходил без очков. Тогда у меня зрение было всего на четверть-половину диоптрии в минус, это не напрягало. Если надо было куда-то всмотреться, хватало отверстия в пуговице или щелки между сжатых пальцев, чтобы довести зрение до нормы. Или прищуриться как следует. Но в очках я чувствовал себя комфортнее. Поскольку сейчас не надо было выплясывать в темноте впритирку к противнику, нечего было бояться выдать себя бликами от стекол.

Очки сразу обеспечили четкую картинку, кроме того, я смотрел обоими глазами, получая полноценное бинокулярное зрение. Конечно, очки давали искажения, особенно когда я глядел краем глаза, но это меня не волновало. Следовало быстрее разобраться, что происходит, а с деталями можно подождать. Кроме того, я высматривал источник света, поэтому мог глядеть прямо – как только он достаточно проявится, заработают «колбочки» дневного, центрального зрения.

Через несколько минут ситуация прояснилась. Это был огонек сигареты – кто-то шел нам навстречу и курил. Я различал вспышки затяжек, разок сверкнули искры, видимо куряка стряхнул пепел. А потом огонек исчез. Что это значит? Он докурил и выбросил окурок? Или свернул с просеки? Поди, разбери. Последняя вспышка была еще далеко, я видел ее на самом пределе, в основном, периферическим зрением. Но в темноте расстояния обманчивы – это могло быть и в двух-трех сотнях метров, и в нескольких десятках метров от нас.

Кто же шел нам навстречу? Какой-нибудь местный любитель самогона, вроде Семёныча? Или пеший странник, решивший сэкономить на электричке? А если менты? Вдруг их несколько, а курил только один? Я прикинул, как быстро смогу избавиться от амуниции. Достаточно снять куртку, расстегнуть две пряжки, застежки на поясе и скинуть ремни с плеч – на все уйдут считанные секунды. Немного подумав, я решил, что вряд ли это милиция или лесники. И уж точно не по наши души. Искать кого-то ночью в лесу и курить – ну, я не знаю. Глаза засвечиваются сразу и надолго. Даже в такую ясную, звездную и лунную ночь. Если это действительно менты, их можно не бояться – пройдут и не заметят. Но расслабляться не стоит.

Мы так и шли с краю просеки, почти касаясь деревьев. Витя старательно поднимал ноги, хотя я видел, что он устал. Я потрепал его по голове:

– Молодец! У тебя хорошо получается!

– Кто там, впереди?

– Тоже заметил? – я немного удивился, хотя чему тут удивляться – глаза у мальчишки наверняка были лучше моих.

– Ага.

– Эх, мне бы твои глаза… Не знаю, Вить. Кто угодно может быть. Но, думаю, нам он не страшен.

– Почему?

– Мы его заметили, а он нас нет. У нас уже преимущество. И он курил – глаза засвечены. Можем присесть хоть с краю дороги, пройдет мимо и не заметит.

– А если он не один?

– Соображаешь, молодец… Ну и что, если не один? Мы их раньше заметим, отойдем в лес и подождем, пока пройдут.

– А вдруг они нас заметят?

– Не бойся, не заметят. Если заметят, это уже моя забота. Я за тебя отвечаю, не забыл?

– Я не боюсь.

– И не надо. Если кто попробует напасть, плохо ему будет. Но на всякий пожарный, давай сразу уговоримся. Если скажу «беги», дуй во всю прыть до высоковольтки и по ней налево – выйдешь к деревне. Там по шоссе тебе два с небольшим километра до дома. Ну, ты знаешь и сам.

– А ты как же?

– Я? Разберусь с ними или хотя бы задержу и уйду лесом. Мне одному-то проще будет. Может, нагоню тебя потом. Но это на самый крайний случай, вряд ли до такого дойдет. Меня другое беспокоит.

– Что?

– Папаня твой мог в милицию обратиться. Что ему еще оставалось делать? Если искать начнут, можем на них наткнуться. Мне бы этого не хотелось.

– А почему?

– Видишь ли – я рассмеялся – милиция не верит в леших. Не хочу от них бегать, а уж воевать с ними ни за что не буду. Люди важным делом заняты, зачем им мешать? Ладно, давай надеяться на лучшее. Главное сейчас – смотреть в оба и не шуметь. Устал?

– Немножко.

– Потерпи еще чуть-чуть. Как покажется этот… путешественник, отойдем и передохнем. Лучше его сперва увидеть, чтобы знать, где он.

Мы продолжали идти, вглядываясь вперед. Пару раз мне вроде послышалось что-то необычное, но настолько далеко, что я не был уверен. Наконец, метрах в ста я заметил движение. Внезапно (как это обычно и бывает в темноте) впереди проявилась маленькая фигурка, чуть более темная, чем подсвеченный лунным светом коридор просеки.

– Ну, вот и наш долгожданный гость пожаловал – и словно в ответ на мои слова впереди вспыхнул огонек спички, а потом заалела крохотная точка прикуренной сигареты. Я даже услышал звук чирканья, еще отметил про себя, что коробок, наверное, не картонный, а из деревянного шпона – слишком уж звонко чиркнул. Видно было, как заплясало пламя, когда человек гасил спичку.

– Пойдем! – я взял Виктора за руку и увлек за собой в лес.

Мы отошли на несколько метров вглубь и присели за маленькими елочками. Я оторвал ветку погуще и протянул мальчику:

– С дороги нас никто не заметит. Мы в темном и сидим в темноте. Единственное, что выделяется – это твое лицо и кисти рук. Что-то мне подсказывает, что ты не усидишь с опущенной головой. Наверняка захочешь посмотреть, ты ж любопытный, как все мальчишки? Вот, возьми ветку и смотри сквозь иголки. А на руки натяни рукава. Тогда даже если специально высматривать будут, не увидят. И, самое главное, замри – сиди, как вкопанный. Уверен, это перестраховка, но, как говорится, береженого… Фиг знает, кто это и один ли он там. Когда покажется, не смотри на него прямо, тем более, неотрывно – некоторые чувствуют взгляд. Гляди мельком, вскользь. Все понял?

– Да.

Через некоторое время вдалеке послышалось покашливание и какие-то странные шаги. Казалось, они принадлежали не человеку, а какому-то копытному животному – корове или свинье, если бы те умели ходить на двух ногах. Вместо характерного звука касания пятки, переноса тяжести на подошву и мысок, с подшаркиванием в момент отрыва, раздавались мерные гулкие удары, предваряемые коротким шорохом. Но это явно был человек – он курил, кашлял, плевался и даже что-то бормотал себе под нос. Виктор сидел тихо, как мышка; по его напряженной позе я понял, что мальчик испугался, хотя и не подавал виду. Я тихонько похлопал его по плечу и подмигнул – мол, все в порядке.

Шаги приближались. Сквозь деревья уже можно было различить силуэт незнакомца. Он шел какой-то странной, неестественной походкой. Когда он поравнялся с нами, мне удалось как следует его рассмотреть. Это был мужик лет сорока пяти, здоровый, грузный, с большой бритой круглой головой и складками кожи на шее и затылке. Лицо тоже округлое, пухлое, с толстыми щеками и каким-то зверским выражением на физиономии. Во всяком случае, так мне показалось при лунном свете. Не русский, похож на татарина. За плечами у него висела большая корзина. В руке мужчина нес трость, но не опирался на нее. Вышагивал очень интересно – поворачивался всем телом, в сторону поднимающейся ноги, напоминая «походку» измерительного циркуля по карте. Видимо у него были проблемы со спиной, какой-нибудь радикулит или что-то типа того. Мой дядюшка долгие годы страдал болезнью Бехтерева, и я даже посочувствовал мужику, который, несмотря на больную спину, весьма быстро чапал по тропе.

Подождав, когда он скроется из виду, сказал Виктору:

– Видел, какой страшный дядька? Вот встретился бы ты с ним один на один – съел бы тебя на месте!

Мальчик вытаращил глаза, восприняв мои слова всерьез. Я рассмеялся и потрепал его по голове:

– Да пошутил я, чего ты! Мужик, как мужик. Спина или, может, поясница у него больная – поэтому ходит так странно. Ты его не знаешь? Вдруг из ваших кто?

– Не, никогда не видел. Куда он идет, ночью-то?

– Понятия не имею. На электричку слишком рано, может через железку на рынок какой-нибудь? Видал, какую корзину тащит? Интересно, что там у него – грибы, ягоды какие? Или просто идет куда-то по своим делам. Ему, похоже, что день, что ночь – все едино.

У меня немного затекли ноги от сидения на корточках, я встал и потянулся. Витя тоже вскочил.

– Пойдем? Или отдохнем немного?

– Пойдем лучше.

– Ну, как хочешь – я осторожно подошел к деревьям, за которыми начиналась просека, показал мальчику укромное местечко – Посиди тут минутку, я выгляну – вдруг там еще кто идет.

Виктор присел в тени деревьев. Я тихонько вполуприседе, опираясь рукой о землю, вылез на тропу. Осмотрелся, прислушался. Мужика с корзиной уже не было видно и слышно. Больше я никого не заметил. Встал, посмотрел еще по сторонам. Вроде никого нет.

– Витюш, можешь выходить, – послышался треск веток под ногами, и мальчишка вышел на дорогу – Идем?

– Ага.

– Точно не устал?

– Да. Мне только по траве тяжело.

Мы двинулись дальше. Впереди показался перекресток – нашу просеку пересекала другая. Я отвел мальчика за ближайшее дерево и пошел осмотреться. Пройдя краем леса, я вышел чуть в стороне на новую просеку, чтобы не маячить на перекрестке, и поглядел по сторонам. Просека была подзаросшей, лишь с намеком на узенькую тропку, которая виляла между кустами и ямами. Она толком не просматривалась, максимум на двадцать пять-тридцать метров в каждую сторону.

Прислушавшись, я не уловил ничего необычного и тихонько позвал Виктора. Оглядевшись еще раз, я быстро перевел его через перекресток, и мы пошли дальше. До поворота на лесничество мы должны были пересечь две таких просеки. Прикинув пройденное расстояние, я решил, что это уже вторая – первая по каким-то причинам не доходила до нашей или же заросла так, что мы ее не заметили.

8

Какое-то время мы шли молча, бок о бок по тропе. Я старался идти медленнее, подстраиваясь под темп Виктора, так как не хотел, чтобы мальчик устал раньше времени. Ему удалось немного передохнуть, пока мы сидели в лесу; он шагал легко, не спотыкаясь и почти не шаркая ногами. Я почувствовал прикосновение – Витя нащупал мою руку.

– Дядя Леший, как сделать, чтобы папка не пил?

У меня перехватило дыхание. Это обращение и сам вопрос говорили о безоговорочном доверии ребенка. Он наивно поверил в рассказанную ему сказку и просил совета в глубоко личном и важном для него вопросе. Что я мог ответить? Я и сам был, в сущности, еще мальчишкой в свои двадцать лет. У меня просто не хватало житейского опыта, чтобы давать какие-либо советы, особенно в такой деликатной и непростой ситуации. Я почувствовал огромную ответственность за каждое сказанное слово и молил бога, чтобы не наговорить чепухи и, чего доброго, не разбередить ненароком его душевную рану.

– А что, сильно пьет? – спросил я наконец.

– Не, не очень. С работы иногда приезжает выпивши. Или дома, когда мы уже спать ляжем. Сидит в темноте со стаканом, долго может сидеть. Баба Нюра когда замечает, спать его гонит. А потом сама не спит – лежит, плачет.

– Из-за маманьки твоей переживает, тут гадать нечего.

– Ага. Особенно когда мы в деревню переехали.

– А ты сам переживаешь из-за матери?

– Не знаю даже. Я ее мало видел. Тогда, последний раз она сказала, что я ей вообще не нужен и знать она меня не хочет. Папка хотел уговорить ее остаться, про меня сказал… Баба Нюра ее за дверь выставила и плюнула вслед…

– Суровая у тебя бабуля.

– Она только с виду такая, а на самом деле очень добрая. Всем помогает, последнее отдает. За папку очень переживает. И за меня. А сейчас… – Витя всхлипнул и замолчал, наверное, боясь расплакаться. Я слегка сжал плечо мальчика:

– Мы идем, Вить. Не так уж долго и осталось. Я думаю, твои еще не успели встревожиться по-настоящему. Ищут тебя, обзванивают знакомых, милицию. Отец, скорее всего, ездит, бабуля на телефоне сидит у соседей. Ждут, что ты вот-вот объявишься. Когда люди заняты, действуют, им не до переживаний. Хуже, если все возможное уже сделано, и остается время на раздумья. Но мы придем раньше, обещаю.

Я заметил, что Виктор ускорил шаг.

– Нет, не надо. Иди, как шел. Ты и так сегодня отмахал прилично. Загонишь себя, устанешь – вообще идти не сможешь. Мы нормально идем, держи прежний темп. Если не выдохнешься, наддадим после высоковольтки. Договорились?

– Ладно.

– Папаня твой, похоже, мамку очень любит. Другой бы давно себе новую жену нашел, а он видишь как…

– Баба Нюра ему так и говорит…

– Если б все так просто было. Люди – они разные очень. Кто-то женщин, как перчатки меняет, а кто-то раз влюбился – и на всю жизнь. Твой папка, наверное, из таких.

– Наверное…

– И как ему помочь – не понятно. Если он сам не хочет. Варится в своем горе, может, еще надеется, что она вернется. Все ей готов простить, лишь бы вернулась. Но так нельзя до бесконечности. Уж если теща ушла от родной дочери жить к зятю… Пока он сам этого не поймет, ты хоть раздолбись – все без толку будет. Вот она, жизнь какая… Ладно. К тебе-то отец как относится?

– Он меня очень любит! – Витя запнулся на секунду – И я его тоже очень-очень люблю! И бабу Нюру тоже! Папка как придет с работы, сразу ко мне. Играет со мной, рассказывает всякое, читает… Вернее, я уже сам читаю – папка научил. И писать умею, и считать, даже таблицу умножения знаю! Когда у него выходные, ходим куда-нибудь. В лес ходим, в город ездим, даже в Москву ездим. В Кремле были, на Красной площади, в Мавзолее. Мне кафе-мороженое Космос очень нравится, все время папку прошу сходить! В ГУМе тоже мороженое очень вкусное. И пончики рядом в переулке! А весной он меня в Планетарий возил, там настоящие звезды, как на небе! Потом в зоопарк ходили…

Витя говорил и говорил, я даже начал опасаться – вдруг он ухитрился обойти больше московских достопримечательностей, чем я сам, коренной москвич! Я слушал, как его отец регулярно ездит в Москву за продуктами. Как раньше баба Нюра сама ездила на электричке, но теперь ей хватает сил доехать лишь до Люберец или до рынка на Ждановской. Как отец вместе с теткой гоняется по Москве за детской одеждой и уже успели купить школьную форму и ранец. Как…

Я вдруг поймал себя на мысли, что совершенно спокоен за судьбу ребенка, у которого такой отец. Что и говорить – очень плохо расти без матери, но папаня, похоже, реально успевал за двоих. И был весьма незаурядным человеком, если сумел к семи годам так многому научить своего сына.

Со слов Вити, отца очень уважали на работе. Иногда он брал мальчика с собой, и они проводили весь день на железной дороге. Для семилетнего мальчишки повседневная жизнь железнодорожного узла – сортировка вагонов, формирование составов, переключение стрелок, работа маневровых локомотивов и т.д. – превращалась в один нескончаемый восторг.

Его отец руководил процессом, что называется, «в поле», корректируя указания диспетчеров. Нередко он и сам забирался в кабину локомотива, чтобы лично контролировать выполнение какой-нибудь нестандартной операции. Виктор бегал за ним, как собачка и со временем стал неплохо разбираться в происходящем. Когда он начал сыпать всякими профессиональными терминами, я даже не сразу понял, о чем речь. Отдельным событием был обед в служебной столовке – по тем временам и так-то неплохой, но казавшийся во сто крат вкуснее, чем дома.

– Вить, а у тебя ведь просто отличный отец! И действительно очень тебя любит. Может, не так страшно, что он иногда выпивает, а? Сегодня, конечно, нехорошо вышло. Но, я уверен, не повторится такое больше – он, небось, уже проклял все на свете и ругает себя последними словами. Многие любят выпить – после работы, от усталости, просто для настроения. Главное, чтобы в меру и во вред не шло. Он же у тебя не как Семёныч напивается?

– Нет, но…

– Что?

– Он какой-то не такой становится. Может совсем чуть-чуть выпить, никто и не замечает. А я сразу чувствую. За столом когда, с гостями – все нормально, даже если выпьет лишнего. Но если один… Молчит, смотрит куда-то мимо, говорит не так… Мне очень тяжело, когда он такой…

– Знаешь, а это не от выпивки. Это грусть его, переживания. Трезвым, наверное, прячет в себе, а чуть выпьет, расслабится – оно и вылезает. Он твой самый близкий человек, вот ты и чувствуешь сразу его настроение. Вообще, зря он в бутылке утешения ищет, плохая это идея. Только хуже будет.

Какое-то время мы шли молча. Я внимательно следил за дорогой, не забывая прислушиваться и оглядываться назад. Стало темнее – к редким перистым облачкам добавились более низкие, кучевые, которые, пока по одному-двум, начали проплывать над лесом. Виктор пару раз хотел что-то сказать, даже открывал рот, но так и не смог подобрать слов. Ему было жалко отца, я заметил, как он отвернулся и украдкой вытер глаза. И в то же время ему не нравилось, когда отец был в таком состоянии.

Наконец, Витя опять взял меня за руку и спросил:

– Что же делать?

– Ты только на него не сердись. Даже если сердишься – старайся не показывать. Ему и так тяжело. Бабуля твоя, небось, его отчитывает, да?

– Бывает.

– Ну, вот. А с тобой пусть ему будет спокойно. Понял? В каком бы виде он не пришел, как бы тебя это не раздражало, будь с ним всегда ласков, окружи его теплотой. Взрослые сами между собой разберутся, а с тобой пусть его душа отдыхает. Он любит тебя, дай и ему всегда ощущать, что ты его любишь. Даже если он погружен в себя, даже если он вспылит или сорвется. Это может оказаться очень трудно, но только так ты сможешь ему помочь. И не сегодня или завтра, а все время – постоянно, изо дня в день. Не шали, слушайся его. Он должен чувствовать, что нужен тебе, что ты всегда его ждешь. Любого – трезвого, пьяного, грустного, веселого. Что он для тебя самый лучший человек на свете, с которого ты берешь пример. Понимаешь меня?

– Да.

– Говори ему, что ты его любишь. Говорил хоть раз?

– Нет. Как-то не могу сказать…

– Стесняешься? Ну, ничего – если захочешь, обязательно получится. Я думаю, он и так все видит, но если скажешь, ему будет очень приятно. Постарайся, чтобы он не киснул в одиночестве. Как заметишь, подойди, скажи что-нибудь приятное. Предложи поиграть, помастерить, чем-то заняться вместе. Да хоть просто спроси что-нибудь позаковыристее – какие звери живут в Африке, для чего нужна сцепная горка, зачем в двигатель машины заливают масло – неужели ничего не сможешь придумать?

– Смогу!

– Но только без фальши, все должно быть искренно, от сердца. Не нравится тебе, что он выпивает? Возьми его за руки, посмотри в глаза и скажи – «Папочка, не пей, пожалуйста. Давай лучше в шахматы поиграем». Играете в шахматы?

– В шашки играем, в шахматы я только учусь.

– В шашки, да во что угодно. Или помоги ему – вон, хоть машину помыть. Придумай что-нибудь – на рыбалку попросись, на охоту. Он и так с тобой много времени проводит, а ты его еще сильней займи. Даже если устал, отдохнуть хочет – пристройся рядышком и занимайся своими делами. Не оставляй его одного – когда вы вместе, он меньше грустить будет. Понимаешь?

– Ага.

– И подумай, чем его озадачить перед сном или утром, когда он на работу едет. Лучше пусть твои загадки решает, чем ест себя изнутри. Дальше только время поможет. Знаешь, как говорят – время лечит?

– Знаю.

– Вот… Попробуй сделать, как я тебе сказал. И наберись терпения – сразу-то ничего не изменится. Но отец тебя любит, я думаю, он оттает потихоньку.

9

За разговором время пролетело быстро. Хотя я ни на секунду не ослаблял бдительности и следил за пройденным расстоянием, мы как-то незаметно успели оттопать добрый километр. Впереди показался просвет. Нет, пожалуй, «просвет» будет не самым подходящим словом – ночью все выглядит иначе. Ровный «коридор» просеки, по обеим сторонам которого хорошо различались стволы деревьев и другие детали, впереди прерывался, и в «проеме» был виден однородный мрак большого открытого пространства. Темная большей частью тропа сменялась хорошо раскатанной широкой дорогой, которая светлой полосой уходила вдаль. Подойдя ближе к «проему» я увидел, что такая же дорога пересекает наш путь слева направо. Это могла быть только просека на лесничество, а открытое пространство – первой вырубкой. Подойдя ближе, мы, как и в прошлый раз, зашли на несколько метров вглубь леса и осторожно выглянули на просеку чуть в стороне от перекрестка.

Убедившись в отсутствии людей в прямой видимости, я вышел на дорогу. Это была самая настоящая грунтовая дорога, с песчаной насыпью и канавами по сторонам, а не раскатанная грузовиками тропа. Она была достаточно широка, чтобы могли разъехаться две встречных машины. За дорогой явно следили – несмотря на многочисленные отпечатки огромных колес, не было видно ни сколько-нибудь больших ям, ни выраженной колеи. Слева вдали, как и говорил Семёныч, светились фонари лесничества.

Дорога шла к лесничеству без заметных перепадов, деревья по сторонам стояли ровно, как по ниточке. Несмотря на небольшой подъем, просека отлично просматривалась, и я мог поклясться, что на протяжении всех двух километров до лесничества на ней не было ни единой живой души. В противоположном направлении и по пути нашего следования, конечно, видно было не так хорошо, но я мог вполне поручиться за отсутствие какого-либо движения в радиусе сотни-двух метров.

– Видишь фонари? – я показал рукой – Это лесничество. Считай, полдороги прошли. Ты говорил, что бывал там. А здесь был? Дорогу узнаешь?

– Неа. Мы тропками туда ходили или по шоссе. По просеке я дальше высоковольтки не ходил. А может, и были тут с папкой, не помню. Сейчас темно — ничего не разберешь.

– Скоро и до высоковольтки дойдем. Семёныч говорил, дальше будет много разных троп в вашу сторону. Сможешь нужную найти? Ну, чтобы нам не обходить по шоссе?

– Не знаю. Попробую.

Я еще раз осмотрелся. Что-то настораживало. Почему-то было очень неуютно стоять перед открытым пространством вырубки и совсем не хотелось идти по дороге, где мы были бы видны, как на ладони. Чувствовал ли я чей-то взгляд, чье-то присутствие? Не могу сказать определенно. Но я решил не идти дальше по просеке, а обойти вырубку краем леса.

– Ладно. Давай ближе к лесу пойдем, чтобы на дороге не маячить. Что-то не нравится мне тут…

– Мне тоже.

– Интересно… Мы с тобой прям на одной волне. А что тебе не нравится?

– Не знаю. Как-то неспокойно…

Справа лес начинался уже метров через сто, в то время как слева вырубка простиралась на втрое большее расстояние. Я повернул направо – так было быстрее. Обойдя открытый участок по обочине, мы быстро пересекли дорогу и пошли у самой границы деревьев.

Мне не доводилось еще бывать на вырубках и мысленно я всегда представлял их себе в виде нескончаемого скопища пней, валяющихся веток, штабелей спиленных стволов и целых сугробов из опилок. Но то, что я видел сейчас, напоминало обычный лесной луг: трава по пояс, то тут, то там из нее торчала молодая поросль, попадались и более старые деревья – по одному, по два. Над вырубкой стоял туман, но совсем низко – он буквально тонул в траве, которая, как щетина, выступала из молочной мглы. В лунном свете луг казался сказочным, неестественным, напоминая скорее кадр из какого-то мистического фильма, а не реальный пейзаж.

Мы двигались по границе леса и луга, трава там переходила в лесную подстилку и не разрасталась высоко, над головой возвышались кроны деревьев. Так было удобнее идти – не требовалось продираться сквозь траву или обходить деревья, и в то же время мы хорошо маскировались тенью и темным фоном леса от стороннего наблюдателя. Но, странное дело, хоть мы и ушли с открытого места, мое беспокойство не исчезло, а наоборот – постепенно возрастало. Я останавливался, оглядывался, прислушивался, но никак не мог определить источник тревоги. Не было никаких заметных признаков чужого присутствия – ни посторонних звуков, ни движения, ничего. Казалось, мне не о чем беспокоиться – сколько ни пытался я анализировать происходящее вокруг, никак не мог зацепиться за что-то конкретное.

Но нет, что-то было совсем не так! Все, все не так, неправильно и непонятно! Я временами чувствовал как бы чей-то взгляд, неотрывно и внимательно следивший за нами. Вот только взгляд этот не был человеческим. Человека я бы выпас сразу, за годы лесных шатаний я здорово научился ощущать постороннее присутствие поблизости. Оно могло проявляться по-разному, но было чувством хорошо знакомым, естественным, почти материальным.

Сейчас же накатывало что-то совершенно чужое. Злобное, древнее, леденящее. Я хорошо помнил ту свою злосчастную встречу с коровами на лесной тропинке и старался не давать волю воображению. Но тогда все было иначе. Тогда была исключительно темная ночь и влажная погода – я решительно ничего не видел и не слышал загодя. Нынче же я слышал каждый шорох, каждый скрип, и отлично видел на пару сотен метров. Самое же удивительное заключалось в том, что и Витя тоже что-то чувствовал. Сначала он взял меня за руку, потом сжал ее сильнее, а еще через некоторое время вцепился изо всех сил.

Мальчика потрясывало, он нервно оглядывался раскрытыми как блюдца глазами.

– Тоже чувствуешь? – спросил я его.

– Да, да… Что это? – Витя тяжело дышал.

– Вот бы знать… Самому интересно. И ничего не видно и не слышно. Жутковато, да?

– Мне страшно.

– Это ты брось! В темноте легко всякого нафантазировать. Зверь что ли какой… Но точно не человек, уверен. Давай пугаться пока погодим, пойдем тихонечко, понаблюдаем. Я с тобой, не забыл?

Мальчик немного успокоился. Но мне было тревожно, хоть я и бодрился. Хуже всего, что я не мог понять причину этой тревоги. Будь опасность зримой, мне было бы легче – я смог бы оценить угрозу и отреагировать на нее. Пока же оставалось только гадать, смотреть и слушать.

На воображение я не полагался. Оно у меня и так слишком развито, а в данной совершенно незнакомой ситуации разыгралось не на шутку, то опускаясь до совсем банальных предположений, то взмывая до явной чертовщины. Слух, зрение и даже обоняние не давали никакой информации. Работало только непонятное мне чувство, которому я давно привык доверять, хоть и не понимал его природы. И это чувство улавливало будто какие-то невидимые лучи, которыми нас освещали и вели, отчего на душе становилось все более и более неспокойно. Временами источник лучей как бы отворачивался, и морок отпускал. Что еще за наваждение такое?

С каждым шагом, с каждым пройденным метром ощущение усиливалось. Я чувствовал уже не непонятную тревогу, а хорошо различимую злобу, животную ненависть, накатывающую пульсирующими волнами и даже имеющую вполне осязаемый вкус – такой неприятный, медный, вызывающий желание сплюнуть. Тихонько продвигаясь вперед, я уже начал думать, что хватит испытывать судьбу, что разумнее будет вернуться к просеке и попробовать обойти вырубку с другой стороны, а то и вообще изменить маршрут и пройти через лесничество, как вдруг абсолютно точно понял, откуда исходит это таинственное «излучение».

Метрах в двадцати от границы леса из травы поднимались два дерева, окруженные молодой порослью, и именно там находилось то нечто, присутствие которого мы с Витей почувствовали. Я не имел ни малейшего понятия, что это могло быть. Я чувствовал лишь направление, откуда исходит угроза; по мере нашего продвижения вперед, «пеленг» на нее менялся и указывал аккурат на эти два дерева. Сейчас мы стояли почти напротив, ощущение опасности стало непрерывным и более сильным, чем раньше.

Я стал вглядываться в деревья, вслушивался, пытаясь уловить хоть что-то необычное.

– Оно там! – вдруг прошептал Витя – Там!

Мальчик был здорово испуган. Да я и сам, если честно, давно бы уже ушел подальше, будь я один. Пришлось крепко задуматься. С одной стороны, это… эта штука пока себя никак не проявила. Да, она нагоняла жуть, но находилась в одной точке, не двигалась. Возможно, если мы тихонько пойдем дальше, она так и останется на месте – постепенно воздействие ослабнет и вообще прекратится. Во всяком случае, пока мы не вышли на на вырубку, ничего подобного даже близко не ощущалось.

А вот с другой стороны… Знать бы что это такое, и не двинется ли оно за нами следом? Первый раз я почувствовал себя неуютно, как только мы вышли из леса на открытое место. Словно бы то, что там сидит, нас тогда и заметило. И потом уже не выпускало из вида. Я попробовал рассуждать, не забираясь в область сверхъестественного. Получается, оно хорошо видит в темноте, но не безгранично – сквозь деревья смотреть не может. Что же это? Какой-нибудь ночной хищник? Сова, лисица, кто тут еще может быть?

Лось? Лось может оказаться реально опасен, но гон у лосей наступает позже. Сейчас не июль, чтобы лоси кормились ночью, прячась днем от жары. И сколько я ни ходил по лесу, ни разу не натыкался на лосей, хотя нередко видел свежие лежки, помет. Лось, скорее всего, отойдет при приближении человека, тем более, мы шли достаточно шумно и разговаривали.

А если это раненый или больной лось? Может такое быть? Теоретически может. Но я был уверен, что с двадцати-то метров смог бы услышать лося, который настолько плох, что сам не в силах от нас уйти. Да и остались ли вообще тут лоси, если по дороге постоянно ездят груженые КамАЗы?

Вдруг кабан? Кабаны очень осторожные звери, его захочешь – не найдешь. Они хорошо чувствуют посторонние запахи, имеют тонкий слух. Но зрение у кабана слабое, поэтому вряд ли кабан смог сразу нас углядеть с большого расстояния и не потерять из виду, когда мы останавливались и даже замирали на месте, прислушиваясь. А вот лисица ночью видит неплохо. И период активности подходит. Только из высокой травы ни лисица, ни кабан, ни даже лось (уж если я его с двадцати метров не видел) никак не смогли бы высмотреть нас в канаве перед дорогой. Следовательно, это, скорее, какая-то ночная птица – сова, быть может филин, сидящая на ветке повыше. Я еще раз вгляделся в деревья, но так ничего и не заметил в густой листве.

Надо было что-то решать. Догадки догадками, но я совсем не был уверен в своих умозаключениях. Сейчас все кажется простым и логичным, но тогда, поверьте, это больше походило на попытки успокоить себя, чем на сколько-нибудь трезвый анализ. Мне хотелось поскорее уйти и, в то же время, я боялся оставлять эту тварь за спиной. Вдруг там не таинственный филин-телепат, а какая-нибудь бешеная собака или лисица? Пройдем мимо, а она подкрадется и напрыгнет сзади? И это еще не самый страшный расклад, потому что воображение рисовало совсем уж жуткие картины. Я не верил в сказки, хотя с необъяснимым сталкивался не впервые. Но одно дело не верить в них дома у компьютера, и совсем, совсем другое – посреди ночного незнакомого леса.

Собравшись, наконец, с духом, я решил подойти к деревьям и выяснить, что же там такое притаилось. И есть ли оно вообще. Если это птица, она улетит при моем приближении. Ну, а если бешеная зверюга – что ж, я тоже могу кусаться. Не медведь же там, в самом деле! Я осторожно отвел Витю вглубь леса на пару-тройку метров и шагнул было назад, но сразу же вернулся и на всякий случай подсадил мальчика в развилку ветвей какого-то дерева, метра на полтора от земли.

– Сиди здесь и держись покрепче.

– А ты куда?

– Пойду погляжу, что за тварь там засела. Если это бешеная собака или лиса, то до тебя не доберется. Сейчас вернусь, не вешай нос! – я ободряюще хлопнул ребенка по плечу.

Я вышел из леса и, шагнув в туман, направился к деревьям. Опять накатила волна ненависти. Я расстегнул куртку и осторожно, чтобы не заметил Витя, вытащил из кобуры пистолет. Взял его было двумя руками, но потом сообразил, что если какая-нибудь гадина резко выпрыгнет в последний момент из тумана, целиться будет некогда – придется стрелять навскидку. Сейчас важнее иметь возможность быстро вскинуть пистолет в нужном направлении, а с метра-двух я и с одной руки не промажу.

Выстрелы, конечно, грохнут на весь лес, но выбирать не приходилось. До лесничества не меньше двух километров, и если только поблизости никого нет, можно особо не переживать – мы уйдем раньше, чем они там чухнутся. Левую руку я положил на рукоять ножа, немного подумав, вытащил его из ножен совсем. Несмотря на свой внушительный арсенал, каждый новый шаг давался мне труднее предыдущего. Я далеко не смельчак и если бы не мальчик, то ни за что на свете туда бы не полез. Но я был с Витей и, хочешь-не хочешь, делал то, что посчитал наименее рискованным в данных обстоятельствах.

Метров за пять от деревьев я остановился и как следует прислушался. Ничего, только кровь пульсирует в висках, и сердце стучит, как будто хочет выпрыгнуть наружу. Я выругался вполголоса, сделал шаг, другой, третий… и вдруг раздался треск, словно по листве хлестнула разогнувшаяся толстая ветка. Я поднял руку с ножом и немного выжал спуск пистолета. Но больше ничего не было. Я не слышал ни звука шагов, ни хлопанья крыльев – вообще ничего.

Так и стоял несколько минут с оружием наготове, слушая стук своего сердца. Не сразу я понял, что нет больше этого гнетущего чувства, что все стало, как прежде. Когда все-таки осознал, то ощутил внезапную эйфорию, прилив веселья – мне захотелось прыгать от радости, смеяться, подбежать растормошить Виктора, изо всех сил крикнуть на весь лес! Я-то в глубине души ожидал чуть ли не смерть с косой увидеть, а тут что-то просто дернулось и… и все.

Тем не менее, я взял себя в руки и, не ослабляя бдительности, обошел вокруг деревьев с пистолетом наготове, сунулся в поросль между ними, внимательно осмотрел каждую веточку. Попинал ногами стволы, поглядел вверх, подергал за ветви, так чтобы закачались кроны. Нигде никого, только какая-то труха на голову посыпалась. Если там кто раньше и был, то сейчас исчез совершенно точно.

Я убрал в кобуру пистолет, засунул нож в ножны и застегнул куртку. Быстрым шагом, не таясь, вернулся к Вите:

– Ну, вот и все. Можем идти дальше.

Виктор сидел на дереве в напряженной позе, крепко вцепившись руками в ветви. Мне показалось, что его потрясывает.

– Оно… оно ушло?

– Ушло, уползло, убежало или улетело – не знаю. Но сейчас там никого нет. Ты что – сам не чувствуешь?

– Я… да, наверное – очень неуверенно сказал, наконец, Витя – Что это было?

Я снял мальчика с дерева и взял на руки. Его действительно била дрожь.

– Виктор, ну, что ты? Все закончилось, испугалась нас эта штука. Нет ее там больше и бояться ее нечего – мы с тобой пострашнее оказались. – Я опустил Витю на землю и вкратце рассказал ему свои рассуждения и догадки. – Если не забивать голову всякой ерундой, вероятней всего это какая-то ночная птица – сова или филин. Она нас и заметить издали могла с дерева, и следить, как мы подходили. Ты не видел, как она улетела?

– Нет.

– Наверное, в сторону дороги полетела, тебе отсюда не видно за деревьями. Хотелось бы на нее посмотреть. Здоровая гадина – ветка сильно так дернулась.

– А почему так страшно было?

– Если б я знал. Помнишь, я тебе говорил, что люди могут взгляд чувствовать? Вот мы и почувствовали. Небось, смотрела на нас, как на добычу… Не знаю, на самом деле. В лесу немало еще необъяснимого, неизученного. Человек когда с подобным сталкивается – пугается, разные страшилки сочинять начинает. Так и рождаются сказки. А на деле – какой-нибудь пустяк, яйца выеденного не стоит. Может, про эту сову Дроздов завтра расскажет по телевизору.

– А ты тоже испугался?

– Не могу сказать, что прям вот насмерть испугался. Но, врать не буду, было очень не по себе. Особенно идти туда.

Верил ли я сам в догадку про сову? Не знаю. Сова казалась самым подходящим объяснением. Она могла бесшумно спланировать с ветки довольно далеко и лишь потом взмахнуть крыльями. Неудивительно, что я ее не услышал за стуком сердца, тем более, мое внимание было сконцентрировано на деревьях впереди. Но чтобы так пробирать взглядом до мурашек… Я уже сталкивался с чем-то подобным и, думаю, всякий, кто бывал в лесу, сможет вспомнить непонятные ощущения, которые вызывали беспричинную тревогу, заставляли оглянуться или ускорить шаг. Однако такой жути мне испытывать еще не доводилось.

Впрочем, я быстро выкинул все из головы – сказалась привычка практически смотреть на вещи. Ладно, допустим это была самая сверхъестественная и потусторонняя нечисть. Ну и, собственно, что с того? Если эту нечисть можно шугануть нехорошим словом и пистолетом – грош ей цена в базарный день. На такую нечисть впредь можно смело не обращать внимания.

А вот Виктор все никак не мог успокоиться. Слишком уж много на него навалилось в тот день. Волнение, усталость, стресс, срыв у костра… И чудо-сова в придачу. Вите не стоялось на месте, движения стали дергаными, глаза бегали. Он тяжело дышал и, казалось, до сих пор находился под впечатлением этого непонятного воздействия.

Я присел перед мальчиком на корточки, положил руку на плечо и попытался ободрить, с юмором изложив свое видение произошедшего. Это сработало, но не до конца – усталость давала себя знать. Наконец, меня осенило:

– Знаешь, что нам нужно сейчас сделать?

– Что?

– Поесть! Сразу все пройдет! Давай только обойдем вырубку и на дорогу выйдем.

На всякий случай, я решил побыстрее уйти оттуда. Пусть мои страхи и развеялись, я не хотел, чтобы Витя испугался еще больше, если эта тварь снова себя проявит. Взяв ребенка за руку, я провел его вдоль деревьев до конца вырубки. Пока мы шли, я, не останавливаясь, рассказывал ему всякое и периодически повторял, что бояться больше нечего.

Наконец, открытое пространство закончилось, и мы снова оказались в привычном «коридоре» просеки. Пройдя по дороге метров с пятьдесят, я свернул в лес, высмотрел поваленный ствол и усадил на него Виктора.

– А теперь давай есть! Проголодался?

Мальчик хоть и наелся от души у костра, заметно оживился:

– Ага!

У меня были с собой четыре бутерброда с колбасой и сыром, плюс фляга с чаем. Я всегда брал с собой еду, когда надолго уходил. Бутерброды я сделал огромные, руководствуясь любимой поговоркой моей бабушки – «большому куску рот радуется» – так что их пришлось разложить попарно по двум карманам. Развернув фольгу, я разлепил бутерброды и протянул один Вите. Второй я хотел съесть сам, но мальчик настолько быстро схомячил здоровенный бутерброд, что мне ничего не осталось, как отдать ему свой.

– Силён, поп Семён! – только я и смог вымолвить, когда Виктор расправился со вторым бутербродом. – Еще будешь?

Мальчик выразительно кивнул. Я распаковал следующий свёрток и выдал ему третий бутерброд.

– Да не глотай ты так быстро – еще, не дай бог, плохо станет! Ешь спокойно, он от тебя не убежит. На, запей! – я протянул Вите флягу.

Виктор доел бутерброд, выпил почти весь чай и, наконец, объявил, что наелся. Потом спохватился и сказал «спасибо».

– На здоровье. Ну, лучше стало? Не боишься больше?

– Не… ик!… больше не боюсь – он удовлетворенно вздохнул.

– Вот видишь. Самое главное – это вовремя как следует покушать! Пойдем?

– Пойдем.

10

Однако сказать это оказалось гораздо проще, чем сделать. После всех потрясений и обильного перекуса Витю разморило и стало клонить в сон. Какое-то время он все же шел, пошатываясь – я даже понадеялся, что он разгуляется и разойдется. Но постепенно мальчик начал клевать носом, засыпая на ходу, мне пришлось его пару раз ловить, чтобы не упал. Не стоило его так откармливать, вполне можно было обойтись одним бутербродом – в крайнем случае, сделали бы еще привал. С другой стороны, кормил я его вовсе не для утоления голода. Гораздо важнее было снять стресс, и это у меня получилось.

Оставалось решить, как быть дальше. Я присел на корточки перед мальчиком:

– Так мы далеко не уйдем. Ты засыпаешь.

Витя открыл было рот, но только и смог, что протяжно зевнуть. Он сел ко мне на колено, сразу же обмяк и засопел.

– Погоди, погоди! Соберись еще на минутку! – я потряс мальчика, он разлепил веки, повел снулыми глазами, но вряд ли уже чего соображал. – Давай, забирайся ко мне на спину, верхом дальше поедешь!

Витина голова опять свесилась вниз. Ну что прикажете делать? Мальчик хоть и маленький, но на руках я его долго не пронесу. Надо как-то его закинуть на спину. Я вспомнил, что можно неплохо взбодрить человека, потерев ему руками уши. Это сработало, но когда я коснулся Витиных ушей, они показались мне ледяными.

– Замерз?

– Голова замерзлааауууааа… – фраза потонула в зевке.

Ну конечно! Такая кепочка разве только от солнца защитить сможет – один слой тонкой ткани, уши открыты.

– Ну, а чего молчал? Держи!

Я стянул с себя шапку – легкую, флисовую, но очень теплую и дышащую. Она хорошо сохраняла тепло зимой, даже в мороз, и, в то же время, в ней не было жарко и в относительно теплую погоду. Я ее использовал в основном для маскировки из-за темно зеленого цвета, плюс, под нее отлично умещались мои длинные тогда волосы, которые сейчас рассыпались по плечам. Витя явно ожидал увидеть какие-нибудь рога и сморщенный лоб – как он ни хотел спать, но глаза вытаращил по полной программе. Хотел что-то сказать, но опять раззевался так, что я сам разинул рот по его примеру.

– Давай, брат, погоди спать! Сейчас посажу тебя и спи сколько влезет!

Я примерил ему свою шапку. Хоть она и была безразмерная, эластичная, но для него оказалась все же великовата – свободно болталась на голове. Я подвернул козырек его кепки и натянул шапку поверх. Так она села относительно плотно, во всяком случае, не должна была свалиться по дороге. Я достал из кармана резинку и забрал волосы в хвост, чтобы не мешались, затем отвернулся, снял куртку и отстегнул от пояса задние лямки своей амуниции. Их я обернул вокруг шеи и соединил друг с дружкой. Теперь я мог скинуть оружие с мальчиком на спине – осталось отцепить передние лямки, наклонить голову и стащить «разгрузку» с шеи. Стало немного неудобно – ремни давили на шею, кроме того, вся система спереди провисла и болталась, но приходилось терпеть. Я застегнул куртку и повернулся к Вите:

– Ну, залезай.

Я присел на корточки, и мальчик сел на меня верхом, обхватив руками шею. Немного утряся его, я осторожно встал. Ребенок был легкий, с таким грузом в хорошем рюкзаке я смог бы пройти очень далеко. Верхом, конечно, не так удобно, но вполне терпимо. Только когда Витя заснет, придется как-то его поддерживать, чтобы он не свалился. Посмотрев на его колени, выглядывающие из под моих рук, я придумал удачное решение. Расстегнул боковые карманы куртки и засунул в них ноги мальчика. Не целиком, а как в стремена, наполовину. Каблук ботинка торчал снаружи, упираясь в край кармана, а ступня и носок были внутри.

С ногами в карманах получилось отлично – случайно они ни за что не выпадут. Сразу пришла в голову и другая идея. Среди прочих вещей у меня был с собой небольшой моток капроновой веревки – два или три метра. Опустив Виктора на землю и придерживая его (мальчик опять начал засыпать), я продел веревку через штрипки его брюк. Когда последним усилием он снова залез ко мне на спину, я, попросив его потерпеть еще несколько секунд, вернул ботинки в карманы, пропустил веревку у себя под мышками и завязал сзади на шее. Под воротником рубашки, чтобы кожу не резала. Руками я крепко ухватил мальчика за рукава, уцепившись не только за свою подкладку, но и за Витину куртку с рубашкой – так, чтобы они держали кисти и не давали им провалиться внутрь. Я понаклонялся, попрыгал – Витя отлично держался на спине и… спал, положив голову мне на плечо и сопя прямо в ухо.

Я огляделся и быстро пошел вперед по просеке. Минут через пять показалась высоковольтка. Как и в случаях с прошлыми перекрестками, я не спешил выходить на открытое место, разведав предварительно обстановку из-за деревьев чуть в стороне от дороги. Спавший на моей спине мальчик, с одной стороны, снимал заботу следить за ним, подзывать, прятать, но с другой – в известной степени ограничивал мои возможности. Я не мог, к примеру, продираться сквозь густые заросли, боясь, что его поцарапает или хлестнет ветками, не мог резко распластаться на земле, а самое главное – руки мои были заняты. И хоть я наловчился удерживать его одной рукой за оба рукава, в случае внезапной необходимости каких-либо быстрых действий мне пришлось бы нелегко. Тем более, ребенка нельзя сбросить на землю, как рюкзак. Я даже не мог расстегнуть куртку, чтобы обеспечить себе мгновенный доступ к пистолету – она бы разъехалась в стороны и не смогла удержать Витины ноги. Поэтому я осторожничал вдвойне.

Высоковольтка встретила меня хорошо знакомым гудением и потрескиванием проводов. Далеко на юге сквозь легкий туман еле мерцали фонари поселка, промелькнула цепочка огоньков проезжающего по железной дороге поезда. А на севере туман был плотнее и выше, опоры как бы выступали из облака, их основания тонули в белесой мгле. Заметно потемнело – почти все небо заволокло облаками. Тяжелых, низких облаков наползло пока не слишком много, лунный свет еще пробивался через более высокую, перистую дымку, но уже нельзя было различить ни звезд, ни луны. Это чем-то напоминало белую ночь, когда небо освещалось рассеянным светом солнца, не слишком далеко опустившимся за горизонт, и полной темноты не наступало – вечерние сумерки сменялись утренними.

В принципе, у меня был точный азимут от перекрестка с высоковольткой на Витину деревню. Так и подмывало двинуть напрямик и срезать изрядный кусок пути. Но леса я не знал, и мне совсем не улыбалось забрести в какой-нибудь бурелом или болото, да еще с мальчиком за плечами. Казалось разумнее подождать до вырубок, а там уже сворачивать, если подвернется подходящая дорога. Только вот вырубки Семёныч показал весьма схематично, и мне было трудно сделать сколько-нибудь точный расчет.

Разве что попробовать посчитать расстояние шагами и когда пойдут вырубки вычислить новый азимут? При моем росте длина шага составляла примерно семьдесят сантиметров. Таким образом, надо сделать тысячу четыреста шагов, или семьсот пар шагов, чтобы пройти километр. Если идти размеренно, по ровной дороге, этот километр можно отсчитать достаточно точно. Во всяком случае, в рамках погрешности, которая возникает при ориентировании по компасу. Главное – не сбиться.

Я решил попробовать – если не собьюсь, можно будет пересчитать азимут. Также я мог взять за основу азимут от лесничества и ориентироваться по перпендикулярным просекам, которые шли точно через километр. До такой просеки я дойду раньше, чем отсчитаю свои шаги, но не факт, что вырубки уже начнутся. Поэтому лучше будет и считать расстояние, и ждать просеки, а дальше смотреть по ситуации – что быстрее покажется.

Внимательно вглядываясь вперед, я пошел дальше, стараясь не вилять и идти равномерно. Через полсотни-сотню шагов останавливался и тщетно пытался прислушиваться, так как Виктор мало того, что громко сопел, но еще что-то бормотал, периодически дергал руками и ногами – наверное, продолжал идти во сне. Все же, думаю, какой-нибудь резкий, незнакомый звук я бы услышал, однако привычный лесной шум не прерывался ни чем посторонним. И слава богу.

Миновав просеку, и отсчитав километр, ни разу при этом не сбившись, я так и не дошел до открытого пространства вырубок. Они давно должны были начаться, но, видимо, были дальше в лесу – не доходили до просеки. Будь ночь такая же светлая, как в начале нашего пути, я, возможно, давно различил бы просвет в деревьях, но видимость упала, а соваться наобум совсем не хотелось.

Я начал отсчитывать второй километр, но через несколько десятков шагов стена леса слева стала редеть и за одним-двумя рядами деревьев показалась темная пустота большого открытого пространства. Внезапно деревья кончились, и просеку пересекла грунтовая дорога. Обычная лесная грунтовка на две колеи, казавшаяся жалкой тропинкой в сравнении с мощной насыпью для самосвалов на просеке. Грунтовка выныривала из леса справа и дальше шла по вырубке, заворачивая куда-то в направлении нужной мне деревни.

Я остановился и стал прикидывать. Значит, от высоковольтки я отошел примерно на километр (кстати, проверил сейчас расстояние по карте, оказалось ровно километр), и азимут на деревню уменьшился на несколько градусов. Если достать мою самодельную карту, отмерить километр от высоковольтки линейкой и воспользоваться компасом в качестве транспортира, я легко получу азимут на деревню. Но для этого придется включить фонарик, а засвечивать полностью адаптированные к темноте глаза я не хотел.

Как можно еще посчитать? Я представил в уме прямоугольный треугольник, образованный меридианом, азимутом на деревню и линией от деревни, которая пересекает меридиан под прямым углом. Находясь в точке пересечения просеки с высоковольткой, я знал один из острых углов (азимут). Пройдя километр по просеке, я уменьшил противоположный катет. Что произойдет с углом? Понятно, что он тоже уменьшится, но насколько именно? Мало данных – если бы я знал исходный катет, то теоретически смог бы вычислить все остальное. Нет, так не пойдет, тем более косинусы и тангенсы я в уме не посчитаю.

Я стал вспоминать карту. Лес был расчерчен просеками через каждый километр. После дороги на лесничество, я должен пересечь еще две перпендикулярных просеки, из которых одну уже прошел. Шоссе проходило примерно там, где должна быть третья просека, т.е. еще через километр. Оно заворачивало на северо-запад, и деревня начиналась где-то в пятистах метрах от второй просеки. Прямо напротив той просеки, что шла параллельной нашей, только километром севернее. Я вспомнил, что когда размечал свою «карту», линия этой просеки уперлась прямо в деревню. Я даже думал перейти на нее ближе к концу, но отказался, так как она проходила через вырубки, и неизвестно, осталась ли от нее хоть тропа.

Я подобрал палку и насколько возможно ровнее начертил на насыпи сетку просек. Высоковольтка была примерно посередине между дорогой на лесничество и следующей просекой. Еще через полкилометра шла грунтовка, на перекрестке с которой я стоял. Я провел линии к деревне от перекрестков с высоковолькой и грунтовкой, нарисовал от деревни линию на юг.

Получалось, что азимут уменьшился примерно вдвое, но для перестраховки я сократил его лишь на треть. Лучше я выйду на шоссе немного юго-восточнее деревни, чем северо-западнее. В первом случае достаточно будет чуть подняться по шоссе, а вот если я проскочу деревню слева, придется идти два с лишним километра до соседней, прежде чем получится сориентироваться. Разве что Виктор проснется раньше и узнает местность.

Разумнее будет забрать немного восточнее, даже так я выгадаю почти полтора километра по сравнению с первоначальным планом идти по просеке до конца. А если увижу свет фонарей, пойду прямо на них и еще срежу.

11

Я сориентировал компас и свернул на грунтовку. Вырубка была большая, по ней гулял ветерок – наверное, поэтому тумана не было совсем. Какое-то время дорога шла в нужном направлении, но потом стала все сильнее забирать восточнее. Я сошел с нее и потопал по вырубке. На этот раз пней было хоть отбавляй. Спиленные стволы, ветки и другие ошметки давно вывезли, но пни торчали из травы насколько хватал глаз. Трава здесь была невысокая, я хорошо различал даже самые маленькие пенечки, но идти было очень неудобно.

Земля была неровная – постоянно встречались бугры, ямы, сидящие в земле крупные корни. Хоть я об них и не спотыкался, мои мягкие ботинки явно были не лучшей обувью для такой местности, и ноги начинали уставать. Зато было удобно выдерживать направление – еле различимый контур деревьев вдалеке имел хорошо заметный излом точно по азимуту. На него я и шел, положив компас в карман и придерживая Витю за рукава обеими руками – так было легче.

Открытое пространство вокруг на этот раз меня совершенно не беспокоило. Я не чувствовал ничего необычного, а во все более сгущавшейся темени нас можно было заметить лишь с близкого расстояния, специально высматривая тренированным глазом. Шел я очень тихо и был вполне уверен, что смогу первым обнаружить чужое присутствие. Усталости как таковой не было, уставали только ступни ног из-за неровной почвы. Хотелось выйти на тропу, которые здесь должны были быть во множестве, но пока ничего не попадалось.

Об измерении пройденного расстояния шагами можно было забыть. Каждый шаг отличался, кроме того, приходилось постоянно обходить различные препятствия. Оставалось как можно точнее выдерживать направление. Когда я подошел к концу вырубки, выяснилось, что излом, на который я ориентировался, был проходом меж двумя смыкающимися рядами деревьев на следующую вырубку. Выйдя на открытое место, я достал компас и стал искать новый ориентир. Витя зашевелился и поднял голову. Он не сразу понял спросонья где находится, пытался привстать, высвободить руки. Под конец зевнул и спросил:

– Где мы?

– Подходим уже. Выспался?

– Ага-а-а-а-а – мальчик опять зевнул.

– Ну, сам дальше пойдешь или еще тебя понести? Я пока не устал.

– Сам. Дай слезу.

Я присел, распутал веревку, вытащил Витины ноги из карманов и осторожно спустил мальчика на землю. Хоть он был и не особо тяжелый, мне показалось, что я сбросил с плеч неподъемный груз. Совсем хорошо стало, когда я пристегнул обратно ремни своей «разгрузки» – они здорово натерли шею, а болтающийся при каждом шаге пистолет вдобавок набил кость сбоку на пояснице, как ни пытался я придерживать его левым локтем.

Витя встал на землю и как следует, до хруста потянулся. После чего осмотрелся вокруг.

– Вырубка что ли?

– Ага. Как после высоковольтки они начались, я решил свернуть и срезать. Думаю, меньше половины километра осталось. Узнаешь местность?

– Неа, темно совсем.

– Смотри вперед, может, тропу какую найдешь. А еще лучше свет фонарей высматривай. Я немного правее направление взял, чтобы не проскочить деревню. Так что гляди прямо и чуть левее. Если фонари увидим – напрямик пойдем.

Я опять стал вглядываться вперед, подыскивая ориентир, но кроме россыпи пней и темной полоски начинающегося леса, угадываемого где-то вдали, так ничего и не увидел. Пришлось, как и в самом начале, идти, постоянно поглядывая на компас.

– Знаешь, пока ты спал, я шел, думал все. О тебе, твоих родных. Ты же сильно на мамку обижен?

– Я…

– Погоди, не говори ничего. Просто послушай. Вижу, что обижен. И, уверен, справедливо. Но знаешь что? – я присел перед Витей на корточки – Будь великодушен. В жизни всякое бывает. Возможно, мать про тебя еще вспомнит.

– Ну, не…

– Подожди, дослушай меня. Может и не вспомнит, не спорю. Но если вспомнит, не отталкивай ее. Понимаешь… у тебя может быть много друзей, много девчонок, ну, когда постарше станешь… А мать – она одна. Как отец, как баба Нюра. И если она потянется к тебе, постарайся ее простить. Заставь себя забыть о том, что было. Выброси все из головы, начни с чистого листа. Это трудно, я понимаю. Но тебе так легче будет. Поверь. Понял меня?

– Понял, но…

– Нет, не надо – я остановил Виктора – Просто запомни мои слова. Ты волен поступать, как хочешь, я ни на чем не настаиваю. Но если такое произойдет, вспомни, что я тебе сказал, прежде чем рубить с плеча, ладно?

– Хорошо.

– Ты молодец, Витюш. Серьезно говорю. Хорошим человеком вырастешь – умным, добрым,  решительным. И вот тебе от меня подарок.

Я положил мальчику руки на голову и подержал с полминуты.

– У тебя обязательно откроется талант к чему-нибудь, а может и не один.

– А что это такое – талант?

– Талант – это дар от природы, от бога, если тебе так понятнее. Живет человек, пробует разные занятия – и вдруг что-то начинает у него получаться лучше, чем у окружающих. Ну, как будто ты уже родился с этим умением. Если почувствуешь такое, не ленись, развивай, работай – добьешься серьезных успехов в жизни. А просмотришь или забросишь – талант зачахнет и уйдет.

– А какой у меня будет талант?

– Если бы я знал, Вить. Я лишь могу передать небольшую, дозволенную мне, частичку энергии, но не понимаю ее сути. Может, ты станешь известным музыкантом, художником или писателем. А может, в тебе проснется талант ученого, инженера, какого-нибудь гениального конструктора. Кто знает? Одаренных людей немало, талант может проявиться в любой области. Бывают талантливые врачи, учителя, артисты. Или журналисты, военные, спортсмены. Да чего говорить – чтобы стать толковым бригадиром, как твой отец, тоже нужен немалый талант. Так что пробуй, берись за разные дела, смотри, что получается, что легче идет, чем приятней заниматься. И если найдешь в себе талант, хватайся за него обеими руками и больше не отпускай!

Обманывал ли я ребенка, рассказывая ему новую сказку? Я был уверен, что нет. Он был умным, развитым не по годам мальчиком, не может быть, чтобы природа отказала ему хоть в одном таланте. Ему не хватало материнской любви, пусть хоть наша встреча останется для него волшебным приключением, которое он, может, будет с теплотой вспоминать всю жизнь. Ведь больше мне было нечего ему дать…

Мы потихоньку проходили вырубку, лес приближался и уже не казался еле различимым сгустком темноты. Кроны деревьев чернели волнистой линией на фоне чуть более светлого неба и постепенно надвигались на нас. Я даже смог наметить ориентир впереди и теперь шел, отдыхая от постоянного вглядывания в компас, который маячил перед глазами своей светящейся шкалой.

Осмотревшись в очередной раз, я заметил тропу, которая бежала почти параллельно нашему пути, приближаясь сзади, справа. Выйдя на нее, я проверил направление – тропа шла на пару градусов левее, чем я наметил, но в пределах взятой поправки. Насколько я понимал, мы были уже совсем близко – возможно, скоро увидим огни, услышим лай собак или проезжающую по шоссе машину. Но пока я слышал лишь ветер в верхушках крон и обычный шум ночного леса.

По тропинке мы вошли под своды деревьев. Метров пятьдесят-семьдесят она вела нас в нужном направлении, но потом вдруг завернула налево. Тут же путь пересекла другая тропа, идущая направо. Витя огляделся, сделал несколько шагов по тропинке, хотел было что-то сказать, но махнул рукой и промолчал.

– Что, знакомый перекресток?

– Не пойму…

Очень не хотелось ошибиться в двух шагах от цели. Я сошел с тропы, пролез через какие-то заросли и пошел напрямик. Через несколько шагов деревья раздались, я почувствовал, что иду под уклон. Под ногами вдруг захлюпало и я чуть было не провалился по щиколотку в жидкую грязь.

Впереди немного парило – то ли над небольшим прудом, то ли над болотом. Утробно квакали лягушки. Я поднялся и вышел обратно на тропу. Хочешь-не хочешь, а придется идти в обход – прямо не пройдешь. Наверное, обе тропинки огибали этот овраг, оставалось выбрать по какой пойти дальше. Еще левее забирать не хотелось, с другой стороны, после оврага тропа могла вернуться к прежнему направлению.

Тропинки не возникают в лесу просто так – каждая куда-то ведет. Логично допустить, что если мы достаточно долго шли по ней в нужную сторону, она и дальше пойдет примерно туда же. А вот вторая тропа нам явно не подходила – она выбегала совсем не с той стороны, откуда мы пришли, и вела, наверное, сильно правее деревни.

Я выбрал первую тропу. Пройдя по ней немного, я убедился, что решил правильно – тропа потихоньку заворачивала обратно. Еще через пару минут компас показал, что мы возвратились на прежний курс. А потом я увидел огонек. Он на мгновение мелькнул в листве и сразу же исчез, стоило мне сделать шаг. Я остановился и стал медленно пятиться назад, пытаясь найти точку, с которой я его увидел. Безуспешно потоптавшись несколько секунд, я так и не нашел просвет, но направление на огонек помнил точно и даже взял на него азимут. Огонек мог быть только светом фонаря на въезде в деревню – я был точно уверен, что увидел электрический свет. Только я хотел сказать об этом Виктору, как он дернул меня за руку:

– Да это же наш лягушачий пруд! Мы сейчас на шоссе выйдем, как раз к знаку!

Справа донесся шум приближающегося грузовика, совсем близко – в каких-то двадцати-тридцати метрах – сверкнули фары, машина громыхнула на яме, недалеко залаяла собака. Потом подключилась вторая, третья, и лай перекатился дальше. Всего лишь пару минут назад я напряженно вслушивался, всматривался в темноту, пытаясь зацепиться хоть за какой-то призвук, отсвет, чтобы сориентироваться, и вот сейчас они обрушились на меня целой лавиной. Закукарекал петух, потом еще один. Я посмотрел на часы – приближался рассвет. Мы быстрым шагом пошли по тропе и вышли на шоссе. Как Витя и сказал, метрах в пятнадцати на противоположной стороне торчал указатель на деревню, а чуть дальше, на съезде, горел фонарь.

Увидев, наконец, цель нашего путешествия, я почувствовал огромное облегчение. Хотя навигация и была на уровне детского сада, меня буквально распирало от какой-то ребячьей гордости – как же, так точно выйти на деревню через незнакомый лес и к тому же ночью! Я подхватил Виктора на руки и крутанул вокруг себя:

– Ну, видишь – пришли! Еще несколько минут и будешь дома!

Витя ничего не ответил, но долго не отпускал мои руки, когда я поставил его на землю. Он был счастлив, даже как-то весь засветился изнутри, и взволнован – наверное, думал о предстоящей встрече с родными. Может, боялся, не будут ли его ругать.

– Пойдем, я тебя провожу. Где твой дом-то?

Дом находился на другом конце деревни. Деревня была в форме полумесяца, один рог которого выходил на шоссе, а другой уходил в лес примерно на километр. Крайние дворы на внешней дуге полумесяца граничили с лесом, а с внутренней стороны раскинулся большой луг. Мне не хотелось идти по деревенской дороге под лай собак, и я предложил Виктору пойти напрямик через него.

– Пойдем прямо, так короче выйдет. Там, надеюсь, никаких прудов или ручьев нет?

– Нету.

– Ну, давай, веди теперь ты меня.

– Зайдешь?

– Хы, бабуля твоя от меня, небось, как черт от ладана шарахнется, а отец, думаю, либо в милиции сидит, либо сам тебя ищет. Ладно, там видно будет. Провожу, сдам с рук на руки, попрошу, чтобы не ругали, если что.

Мы перешли шоссе, свернули на тропинку, прошли небольшой перелесок и вышли на луг. Луг был местами выкошен, но лес все же потихоньку на него наступал. То тут, то там торчали молодые деревца – елочки, березки, осинки. Деревня еще спала, окна не светились, лишь горела пара-тройка фонарей. Пара раз гавкнула собака рядом с шоссе, где-то скрипнула дверь и лязгнуло ведро – больше ничего не выдавало близость человеческого жилья. Я шел осторожно, от деревца к деревцу, в постоянной готовности присесть в траву – вдруг в деревне милиция.

Меня озадачило Витино приглашение. Будет крайне невежливо не зайти, особенно, если его родные захотят меня поблагодарить. Но даже если мне удастся сохранить свой маскарад, взрослые сразу поймут, какой я на самом деле «леший». Очень хотелось, чтобы наше путешествие осталось в памяти мальчика доброй сказкой. Когда он вырастет, то наверняка сообразит, что было на самом деле, но ведь это так здорово для ребенка, если тебя коснулось самое настоящее волшебство!

Поставив себя на его место, я был абсолютно уверен – случись подобное со мной, я бы долго и бережно хранил произошедшее в самой глубине души, периодически извлекал его из памяти и переживал все заново, фантазировал и мечтал, полностью улетая в царство грез. Это была бы моя личная тайна, которой я мог поделиться лишь с самыми близкими друзьями, моя отдушина, лекарство от всяких невзгод. Я черпал бы оттуда силы, вдохновение, уверенность, быстрее поборол бы детские страхи и, главное, надолго, может быть на всю жизнь, сохранил веру в чудесное, прекрасное и доброе. Вот такой подарок я сделал Виктору, и мне было бы очень жалко разрушить его в самом конце.

Я решил играть свою роль до конца. Может мне повезет и получится так обставить сцену встречи, что я проявлюсь лишь смазанной тенью и бесследно растворюсь в темноте, прежде чем кто-то сумеет меня разглядеть? До рассвета оставалось не так много времени. Хорошо, что небо заволокло окончательно – это даст мне еще немного спасительной темноты. Мы прошли примерно половину луга, осталось совсем немного. Я подумал, что разумнее будет не заходить в деревню с оружием, а спрятать его под каким-нибудь приметным деревцем неподалеку и забрать на обратном пути. Но только я стал высматривать деревце, как…

12

– Витя-а-а-а! Витенька-а-а! – послышался женский голос. Между темными заборами где-то слева появился огонек, двигавшийся в нашу сторону. – Витенька-а!

Голос был хриплый, надсаженый и, вместе с тем, мягкий, даже нежный. В нем слышалось столько боли и отчаяния, что у меня сжалось сердце. Виктор встрепенулся:

– Это баба Нюра! Бежим! – он хотел крикнуть, но я остановил его.

– Погоди, стой! Ты же сам говорил, что у нее с сердцем плохо. Слышишь, в каком она состоянии? Она ж побежит к тебе со всех ног! Вдруг сердце схватит? Или споткнется и упадет? Что мы тогда делать будем? От радости тоже можно переволноваться до инфаркта! Давай тихонько к ней подойдем, я ее окликну, поболтаю немного и постепенно скажу про тебя. Чтоб не как снег на голову сваливаться. Понимаешь?

– Да. Давай.

Мы осторожно пошли наперерез, прикрываясь деревцами, и вышли на тропинку, которая вела от деревни. Баба Нюра шла по ней – огонек приближался. Высмотрев метрах в семи от тропинки пару молодых елочек, я показал на них Вите, и мы присели за ними. Я, чертыхаясь от боли, с трудом содрал резинку с хвоста и освободил волосы, сдвинув их на лицо, чтобы они закрывали лоб.

– Пока не показывайся и сиди тихо. Поговорим пару минут, тогда выйдешь. Ну, я тебе скажу.

– Ладно.

Баба Нюра приближалась. В одной руке она несла банку с горящей свечкой, в другой – фонарик. Видимо, свечке она доверяла больше, или экономила батарейки, потому что фонарик включила всего раз – когда обо что-то споткнулась. Свеча горела тускло, было все еще очень темно, но я сразу обратил внимание, что у нее темное (наверное, красное) одутловатое лицо. Она шла, с трудом переставляя ноги, и периодически останавливалась, чтобы перевести дыхание. Спина у нее была сгорбленная, плечи поникшие. Весь облик бабули был сплошным олицетворением тоски и горя, на щеках блестели слезы, но она еще не потеряла надежды и продолжала звать внука.

– Витенька-а! Витя! Я здесь! – она подняла банку со свечкой.

Я приложил согнутую ладонь ко рту, чтобы направить звук голоса в сторону, и осторожно, стараясь не напугать, спросил старческим голосом:

– Чего голосишь, старая?

– Внук, внучок у меня пропал! Потерялся. Боюсь, как бы не заблудился в лесу – баба Нюра была настолько поглощена своим горем, что даже не удивилась чужому голосу посреди ночи.

– Внучок, говоришь? – я переместил ладонь в другую сторону – А звать-то его как?

– Витей звать. Ему семь годков только. Ты не видел мальчика?

– А может видел!

– Где? – тут она спохватилась, стала оглядываться и спросила совсем другим, суровым голосом – Да ты кто такой-то?

– Я, бабушка, леший! – я снова направил голос в сторону.

– Ты… – баба Нюра замерла на месте, забормотала – Ах ты господи, спаси и помилуй, мать заступница… – она взяла банку левой рукой, перекрестилась и вдруг как гаркнет – А ну, нехристь, говори, что с ним, креста на тебе нет!

– Все хорошо с твоим внуком. Согрет, накормлен-напоен, выспался даже. И ты меня не бойся – с нечистью я не знаюсь, даже в церкви бываю иногда. Так-то вот!

Баба Нюра опешила, не зная, что и думать. Она занесла было руку, чтобы еще раз перекреститься, да так и застыла, оглядываясь по сторонам.

– Твой внук – очень хороший мальчик. Добрый, смелый, решительный. Только про тебя и отца и говорил, переживал все, что волноваться будете. Не побоялся пойти один ночью через незнакомый лес, лишь бы домой попасть поскорее! Это, скажу я тебе, не каждому дано.

– Да где он? Не томи, Христа ради!

– Где-где… Тут он, со мной. Проводил я его через лес – подзаплутал он маленько. Вышел к крайним дачам, ну, у станции. Прямо к костру, где ребята знакомые сидели. Я к ним иногда выхожу поболтать – скучно же в лесу одному. Вот и встретились. Они хотели его приютить на ночь, а утром домой на машине отвезти, да какой там! Пойду, говорит, через лес и все тут, хе-хе! Это в самую-то полночь, а?

Баба Нюра никак не могла определить место, откуда исходит голос – я постоянно изменял положение ладони у рта, говорил то громче, то тише – но примерное направление все же уловила и теперь стояла к нам лицом и жадно вслушивалась, словно боясь, что появившаяся вдруг надежда может исчезнуть.

– Да-а-а, так-то вот! Голодный, в легкой одежке и – пойду! Во какой у тебя внук! Хорошим человеком вырастет, попомни мои слова! А ты, Виктор, не смущайся! Если я сказал, значит, так оно и есть. Ну-ка давай, встань, покажись бабуле! – Витя вскочил на ноги – Ну вот, смотри – внук твой живой-здоровый, целый и невредимый!

Баба Нюра вскрикнула и протянула вперед руки – на землю полетел фонарик и какие-то тряпки, которые она несла под мышкой. Сначала она не могла вымолвить ни слова, потом губы у нее зашевелились, она что-то зашептала. Витя сорвался с места, подбежал к ней, обхватил руками и так и застыл, уткнув голову в живот бабушке. Баба Нюра обняла его свободной рукой, прижала к себе, потом стала гладить по голове и забормотала:

– Папка-то приехал когда один, даже не заметил сразу. Думал, ты в саду где… Сумки принес, пока разобрали… Что в погреб, что в холодильник… Я кушать на стол поставила… Позвала, а ты не идешь… Звали тебя, искали… Глядим, в машине ружье твое лежит, что дядя Гриша подарил, ты ж с ним не расстаешься… Подумали, может ты у Петровича остался… Отец бегом к Ивану – звонить… А Петрович сказал, что видел, как вы вместе уезжали… Отец как услышал, за голову схватился… Я еще, дура старая, на него набросилась, господи, прости мою душу грешную… Он и выпил-то немного, приехал совсем трезвый… Сразу в машину и уехал, даже есть не стал. Сказал только, чтоб далеко от телефона не отходила… Я Катерину посадила у телефона, а сама хожу, смотрю – вдруг придешь… Как на месте сяду, плохо становится, в голову лезет всякое… Папка то и дело звонил… Сказал, наверное, у магазина тебя оставил… Магазин-то уже закрылся. Ходил, спрашивал у местных, может, видел кто. Дед, что напротив живет, вспомнил, что видел мальчика у магазина. А у его соседа ты про деревню нашу узнавал… Отец так и подумал, что ты пешком пойдешь. Поехал на станцию, там искал… Звонил оттуда, чуть не плакал – уже темнеть начинало. Он в лес, и бегом до дома. По дороге кричал все, звал тебя. Пришел как, прям с ног повалился… Петрович приехал, отец машину-то у станции бросил… Поехали в милицию… Там заявление писать заставили, фотографию потребовали. Ну, фотография у него в документах с собой была… Сказали, что с утра займутся. Он их чуть ли не на коленях умолял пойти в лес искать – отказывались… А уже ночь давно… Петрович папкиного начальника разбудил, у того знакомые в милиции… Он мужик хороший, прямо в майке к кому-то там поехал… Отец последний раз часа полтора как звонил. Вроде как в лес собрались ехать, сейчас, наверное, ищут тебя уже… Хотя чего там в темноте найдешь, самим бы не заблудиться…

– Папка не заблудится! – Витя поднял голову – Не заблудится!

– Не заблудится, конечно, не заблудится – баба Нюра никак не могла выпустить внука из объятий – А я не могла на месте усидеть. Катерина тоже переживала, вставала все, спрашивала. Она как встанет, я выйду, погляжу – вдруг ты идешь, покричу, позову. То в лес зайду, то на шоссе, то сюда. Я уж и не надеялась, боялась, что заблудился, замерз или, не дай бог, напал кто… Хожу, плачу, шепчу только – господи, спаси Витеньку, господи, спаси Витеньку…

Баба Нюра шумно разрыдалась. Наконец, взяв себя в руки и вытерев глаза, посмотрела на внука:

– Кто ж тебя так одел-то? Куртка какая теплая, шапка. Тебя и не видно в них, в темноте-то.

– Дядя Леший дал…

Я слушал сбивчивый монолог бабы Нюры и со стыдом осознавал, каким оказался ослом. Получается, Витин отец прошел весь наш путь по лесу еще до того, как мы сами отправились от костра. Может даже приехал на станцию раньше, чем туда добрался мальчик, разминувшись с ним по дороге. А к тому моменту, когда я закончил все расспросы и приготовления, сидел в отделении милиции и упрашивал их отправиться на поиски. Если бы мы нашли телефон, позвонили в милицию и сказали про мальчика, отец приехал бы за ним через полчаса. И никто бы не стоял всю ночь на ушах. А я поучал Виктора, как ему надо было действовать! Тоже мне, советчик. Хорошо еще, привел ребенка в целости и сохранности…

Свет фонаря в лицо прервал мои невеселые размышления. Баба Нюра решила посмотреть, что это за леший такой, и посветила в мою сторону. Не знаю уж, что ей привидилось – я сидел за елочкой, лицо помимо повязки закрывали густые пряди волос – но, увидев меня, она с испуганным возгласом выключила фонарь и чего-то зашептала.

– Бабулечка, не бойся, он же добрый! – со смехом сказал Витя – он меня кормил, учил видеть в темноте, показывал, как правильно ходить, даже на спине нес!

– Ну, спаси господи, спаси господи! – пробормотала баба Нюра, недоверчиво косясь в мою сторону.

Я успокоился по поводу своего маскарада. Бабушка поверила в лешего куда быстрее и охотнее, чем внук. Она, похоже, была готова поверить вообще во что угодно, и, сама того не желая, убеждала Витю в реальности сказки куда лучше всех моих фокусов. Я еще, помню, подумал – будет ведь рассказывать, как видела живого лешего, описывать в деталях, и пойдут слухи по деревням. Ну, меня это устраивало как нельзя кстати.

– Ну, Виктор, иди, прощаться будем – позвал я мальчика.

Бабе Нюре совсем не хотелось отпускать ко мне внука, но Витя все-таки вырвался и прибежал ко мне.

– Бабушка – говорю – а нет ли у тебя какой для него одежки? Свою-то я заберу, ему холодно будет. Или до дома вас проводить?

– Есть, есть – баба Нюра наклонилась и подняла ворох тряпок, который выронила – Вот его шерстяная фуфайка, вот еще кофточка, шапка, носки вязанные. С вечера ношу с собой.

– Добро! И давай с тобой уговоримся – услугу за услугу. Должна ты мне.

– Что тебе нужно? – баба Нюра испуганно насторожилась.

– В больницу ляжешь, пусть тебя подлечат. В Ручейковскую или, может, в городе у вас есть. Кто у парня останется, если с тобой чего случится? Отцу деньги зарабатывать надо, а ему в школу идти. Пусть зять тебя устроит. Уговор?

– Ох, ну и напугал ты меня, прости господи. Ладно, быть по-твоему. Я уж, грешная, подумала…

– И не затягивай. Пойдет первого сентября, пару дней походит, привыкнет – и ложись. А если тетка присмотреть сможет или отец с работы отпросится – не жди, ложись сразу. У тебя сейчас каждый день на счету. Не тяни, уразумела?

– Ладно. Хороший ты чело… – баба Нюра запнулась, не зная, как меня называть – Спаси тебя господи!

– И ты не болей! Не забудь, а то смотри – приду, напомню!

– Не забуду, вот те крест!

– И знаешь, чего я подумал. Нехорошо получается – у вас квартира в городе, а парню у тетки ютиться.

– Да ты никак все знаешь?

– Поболтали с Виктором, пока шли. Хороший он парнишка, жалко, что так у вас сложилось.

– Ой, и не говори… – тут бабу Нюру словно прорвало – И, главное, я ему сколько твердила – найди себе нормальную бабу, а не эту шалаву проклятую, тьфу! Прости меня господи! – она перекрестилась – Девки заглядываются, еще молодой, руки золотые, голова на плечах, зарабатывает – всем бы так! Сыну мать нужна, а он все по этой бл… потаскухе сохнет. Сын-то – загляденье просто, умненький растет, добрый. Его любая женщина полюбит. Я ей трусы стирать готова, пусть только женой хорошей будет! Васька мне уже давно как сын, смотреть не могу, как он киснет. Если о тебя все время ноги вытирают, выкинь ты ее из сердца и забудь! Ей же никто не нужен – ни мать, ни муж, ни сын! Всех мужиков пересчитала, одни шмотки и деньги на уме! А Васька все ждет, надеется, что нагуляется и вернется. Ты хоть ради сына тряпкой не будь! – баба Нюра с трудом перевела дыхание – Как начинаю об этом думать, у меня давление лезет… Ох ты, господи – вдруг спохватилась она – надо ж в милицию позвонить, он там, наверное, совсем извелся, бедный! Катерина! Катерина! – закричала баба Нюра, но голос у нее осекся, лицо покраснело еще сильнее, и с полминуты она могла лишь тяжело дышать.

– Тетя Катя, тетя Катя – вдруг закричал Виктор, да так пронзительно и громко, что у меня зачесалось в ушах – тетя Катя!

Где-то хлопнула дверь и я увидел, как от еле различимых впереди домов в нашу сторону побежала человеческая фигурка в белом.

– Витенька, ты? Нашелся? – раздался женский голос.

– Я, я! Тетя Катя, звоните скорее папке! Скажите, что я пришел!

– Бегу, бегу! Тетя Аня с тобой?

– Да! Тут мы! Звоните скорее!

Женщина убежала обратно.

– Ну, слава богу! – продышалась наконец баба Нюра – Совсем про отца забыли. Сейчас Катерина позвонит, их по радио вызовут. Фух, устала я что-то…

– Ты уж, бабуль, помягче будь с его папкой-то. Вишь, какой он. Плохо с пареньком сегодня вышло, но, думаю, он в жисть теперь ни капли не выпьет.

– Кабы это от водки все… Она на развод тут подала, нашла себе дурачка в Москве. Он только успокаиваться начал, и опять раскис. Думаешь, по пьянке сына потерял? Нет, если б… Но прав ты, теперь в рот ни капли не возьмет – я уж испугалась давеча, что его удар хватит… – баба Нюра перевела дух – О чем мы с тобой говорили-то? А, про квартиру ты спрашивал. Так вот, выписывается она – у нее теперь московская прописка видите ли будет! Этому дурню и невдомек, поди, зачем он ей сдался!

– Вон оно что! Ну, как говорится, не было бы счастья… Квартиру-то делить не намерена?

– Сама вот боюсь. Сейчас ей не до того – голова другим забита, но с нее станется. Я сына попросила помочь, юрист он у меня. Троих вырастила, все люди, как люди – она одна непутевая. Ну, бог даст…

Небо заметно посерело, начинало светать. Пора было прощаться – еще четверть часа, и весь мой маскарад накроется медным тазом. Я взял мальчика за руки:

– Ну, Виктор, тебе пора. Давай прощаться. Не забыл, о чем с тобой толковали дорогой?

– Не забыл.

– Молодец! Ты хороший мальчик, оставайся таким и дальше. Расти, учись, слушайся отца, береги бабулю. Тебе не занимать решимости, у тебя неплохо варит голова, ты смелый, а самое главное – у тебя доброе сердце. Ум без сердца бесполезен, иногда даже опасен. Когда будешь изучать историю, узнаешь, сколько зла могут причинить умные, но бессердечные люди. Пусть твой ум и дальше будет слушаться сердца. Сегодня ты совершил Поступок. Не струсил, не растерялся, прошел через ночной лес, ведомый добрым чувством – беспокойством за близких…

– Дядя Леший, я же не…

– Не спорь! Мне лучше знать. Ты все сделал сам, я лишь был рядом, наблюдал и любовался тобой. Да, я подстраховал тебя, проводил, даже понес немного. Но это было твое решение и твой поступок, я ничего своего не привнес. Все случилось, как ты и хотел – ты прошел через лес и добрался до дома. На такое отважится не всякий взрослый, а уж для мальчишки твоих лет это настоящий подвиг. Бабуля, слышишь, что говорю? – обратился я к бабе Нюре.

– Слышу, ох ты, господи, спаси и сохрани. Давно уж говорила отцу – сын у тебя настоящим мужиком растет.

– Тоже так считаю. И хорошо, что он меня встретил, думаю, не случайно пересеклись наши дорожки. Не мог такой светлый порыв закончиться неудачей.

– Спаси господи!

– А ты, бабушка, прости меня. Нам бы не через лес топать, а в милицию сразу звонить – глядишь, и не пришлось бы тебе до света со свечкой бегать. Людей будить постеснялись. А чего тут, спрашивается, стесняться? Проснутся и снова заснут. Знато бы дело, что его отец уже в милиции… Эх, не сообразил, дурак. Думал, дойти быстрее выйдет…

– Ничего, ничего. Пришли и слава богу. Живой, здоровый – остальное не важно.

Я повернулся к Виктору.

– Но один в лес больше не лезь! Сначала научись по компасу ходить, карту читать. Попроси отца своего, пусть научит – он наверняка умеет, раз охотится. Я сколько лет уже по лесу хожу, а не поленился и расспросить всех как следует, и карту нарисовать – сам все видел. Лес ошибок не прощает, его знать надо, любить и уважать. Тогда и он тебя и приютит, и накормит, и согреет…

Очень хотелось подарить что-нибудь мальчику на прощанье. Но что? Я судорожно перебирал в голове содержимое своих карманов. Нож и пистолет не подаришь. Компас? Нет. Оба можно купить в любом спортивном магазине – один за какие-то смешные копейки, да и второй не сильно дороже. Тем более, отец частенько в Москву ездит. Что у меня еще есть? Часы? Да, когда я учился в восьмом классе, это была настоящая сбывшаяся мечта – часы «Электроника» в черном пластмассовом корпусе, на черном пластмассовом ремешке, с подсветкой… Но сейчас ими никого не удивишь, можно купить хорошие импортные часы, не говоря уже о куче китайских поделок с десятками мелодий на будильник. Плюс, мои часы здорово потрепались за пять лет, а ремешок даже треснул в двух местах. Такое стыдно дарить. Но больше у меня ничего не было…

И тут я вспомнил про фонарик. Отец как-то привез мне из очередной командировки китайский фонарик. Он питался от двух пальчиковых батареек и напоминал современные светодиодные фонарики – металлический цилиндрик длиной двенадцать-тринадцать сантиметров и толщиной с фломастер. Но, в отличие от современных фонариков, он светил не светодиодом, а лампочкой накаливания – какой-то хитрой, масипусенькой, раза в четыре меньше обычной. Горела она очень ярко, вполне сравнимо с нынешними мощными светодиодами.

К фонарику прилагалась запасная лампочка, и я всегда носил ее вместе с ним, равно как и пару дополнительных батареек. Фонариком можно было светить постоянно, а можно было мигать специальной кнопочкой. По тем временам фонарик был просто уникальным – маленький, очень яркий, далеко светивший узким лучом света. Я им практически не пользовался, чтобы не засвечивать глаза – если и требовалось что-то подсветить, мне обычно хватало зажигалки или спички. Это был отличный подарок для мальчишки, мне даже не жалко было его отдавать – настолько я обрадовался, что он так вовремя подвернулся.

– А вот тебе от меня подарок на память – я вытащил из кармана фонарик и включил, направив луч в сторону. У Вити загорелись глаза – такого яркого и маленького фонарика он еще не видел. – Смотри, он не только светит, им можно подавать сигналы – я промигал кнопочкой SOS – Видал?

– Здоровско! Спасибо!

– На здоровье! А вот так, например, будет «до свиданья» – я промигал международный код GB. Запомнил?

– Ага!

– Вот тебе запасные лампочка и батарейки. Отцу покажешь, он тебе объяснит, как что заменить. Лампочку смотри не потеряй – у нас такую не купишь, разве у барыг на Шаболовке поспрашивать. Держи, клади в карман!

Виктор осторожно запихал в карман брюк лампочку и батарейки, а фонарик так и оставил в руках, явно собираясь поскорее его включить.

– Давай мне кофту с шапкой и дуй скорее к бабуле – она тебя оденет.

Мальчик начал было расстегивать молнию:

– Дядя Леший, если бы не ты… – сказал он вдруг с дрожью в голосе.

– Ладно, Витюш, все в порядке, забудь.

– Я бы один… Я так испугался… Там, на вырубке.

– Ну, испугался. И что? Я тоже испугался. Это нормально – пугаться-то. Главное, голову со страху не потерять. А она у тебя вот, на месте – я потрепал мальчика по шапке – Слышал поговорку – у страха глаза велики? Человек сам себя и пугает, особенно перед лицом неведомого. Чудеса бывают только в сказках. Надо сдерживать воображение и трезво оценивать ситуацию. Тогда сохранишь ясную голову и сможешь преодолеть страх. Усек?

– Ага.

– Все, давай, беги – баба Нюра уже нервничает – я обнял Витю и поцеловал в лоб – Будь молодцом, пакедова!

Баба Нюра не то, чтобы нервничала, но ей явно было не комфортно в моем обществе. С одной стороны, она была очень благодарна мне за внука, видно было, как тронула ее моя забота об ее здоровье, о будущем Виктора, о его отце. Да и в нашем разговоре с мальчиком, к которому она внимательно прислушивалась, не было ничего предосудительного. Но будучи глубоко верующей, она явно не знала, как ко мне следует относиться. Поди знай кто я – человек, решивший подурачиться, или вправду нечисть какая. Мало ли что я говорил. Возник откуда ни возьмись посреди луга, хорошо еще не напугал до икоты. А уж что ей привиделось в свете фонаря – один бог ведает.

В общем, бабе Нюре больше всего хотелось поскорее улизнуть со вновь обретенным внуком от греха домой, что она уже давно бы и сделала, если бы не боялась проявить невежливость ко мне. Так что она заметно оживилась, когда Витя, отдав мне кофту с шапкой, вышел к ней на тропинку, и стала хлопотать вокруг внука, укутывая его в принесенную одежку. Виктор было оглянулся в мою сторону:

– Дядя Леший…

– Пойдем, пойдем, сейчас отец приедет – закудахтала бабуля, увлекая его по тропе.

– Иди, Виктор, будь молодцом! – крикнул я ему на прощанье – И бабуле фонариком подсвети – не дай бог споткнется.

Вспомнив про фонарик, Витя на какое-то время забыл обо всем на свете. Воспользовавшись этим, я, не став даже переодеваться, как мог тихонько двинулся от деревца к деревцу назад. Когда мальчик спохватился и направил луч на те елочки, за которыми мы поджидали бабу Нюру, я был уже в добрых тридцати метрах в стороне. Витя посветил вправо, влево, но ни в траве, ни за деревьями уже никого не было. С полминуты он стоял, водя лучом в разных направлениях, потом взял бабушку за руку и пошел домой. Через некоторое время я услышал его звонкий голосок – наверное, стал рассказывать ей о наших приключениях.

Я присел на какую-то кочку и смотрел им в след. Снял куртку, поддел под нее подкладку, натянул шапку на голову. Сразу стало тепло и комфортно – просидев на лугу с четверть часа без движения, я немного подмерз. Я подумал, что Виктор с бабулей войдут по тропинке в деревню и дальше пойдут по улице, но, пройдя половину пути, они свернули и пошли через луг. Наверное, там была еще одна тропинка, возможно, та самая, по которой бежала Катерина.

Небо уже посветлело настолько, что вблизи можно было видеть мелкие детали безо всякого ночного зрения – я смылся в самый последний момент. Но на фоне темных домов и возвышающейся над ними стены деревьев фигурки мальчика и бабушки постепенно растворились, и я перестал их различать. Посидев еще немного, я встал и пошел потихоньку назад. Я пересек почти весь луг и уже начал высматривать тропинку, по которой мы с Виктором вышли с шоссе, когда почувствовал спиной взгляд.

Остановившись, я повернулся в сторону дальнего конца деревни. Наверное, Витя дошел до домов и в последний раз пытался высмотреть меня на лугу. Я достал из кармана зажигалку, выкрутил регулятор пламени на максимум и зажег, прикрывая ладонью от ветра. Через несколько секунд вдали сверкнул знакомый лучик. Он посветил немного, а потом начал мигать – тире, тире, точка, еще тире, еще две точки и через полсекунды, словно запнувшись, вспыхнула третья точка. Витя не забыл код и теперь прощался со мной. У меня перехватило дыхание, но я нашел в себе силы ответить тем же, закрывая огонек зажигалки ладошкой. В глазах защипало, все вокруг расплылось, я развернулся и быстро зашагал к шоссе, больше не оборачиваясь.

13

Пройдя вырубки и добравшись до просеки, я поразился произошедшей с ней переменой. Пустынный темный коридор из деревьев сменился оживленной лесной дорогой. Люди шли навстречу, видимо, с первых электричек, люди шли в сторону станции. Поток был весьма приличным – в поле зрения редко насчитывалось меньше трех-четырех человек. Куда и откуда они направлялись, оставалось только гадать – лишь одна женщина вышла со стороны Витиной деревни, основная же масса двигалась по просеке, не сворачивая.

Практически все несли сумки, корзины, авоськи, катили тележки, велосипеды, одна бабка вела козу. Проскочить обратно незаметно было решительно невозможно. Я поначалу еще пытался обходить людей краем леса, чтобы не попадаться на глаза, но под конец плюнул и вышел на дорогу. Людей было так много, что надо было либо идти не таясь по просеке, либо вообще не вылезать из леса. Причем забраться поглубже, так как пробираясь с края, я лишь приковывал к себе ненужное внимание. Поэтому я снял с лица повязку и пошел в открытую, благо без повязки ничем не выделялся среди остальных. Поглядывал только, чтобы не нарваться на какую-нибудь гоп-компанию, хотя вероятность встретить ее ранним утром была близка нулю.

Я пребывал в эйфории, ощущал в себе мощнейший душевный подъем – казалось, все внутри радуется, смеется, поет и пляшет. Произошедшее было приключением не только для Виктора. Для меня оно значило ничуть не меньше, просто я был… как бы с другой стороны сказки. Я совершенно не чувствовал усталости, шел быстрым пружинящим, почти танцующим шагом. Время сжалось – вроде я только вышел из деревни, и вот я уже миновал высоковольтку. Еще несколько минут – и я на вырубке, где мы давеча натерпелись столько страху. Тут уж меня разобрало любопытство. Я свернул с дороги и направился к тем злополучным деревьям с твердым намерением разобраться – что же это такое было. Уже окончательно рассвело, и хоть небо наглухо обложило тяжелыми серыми тучами, видимость была отличная.

Я сразу нашел деревья – трава, которую я примял около них, еще не поднялась. Подойдя со стороны леса, я попытался сообразить, какая именно ветка распрямилась при моем приближении. После чего без затей полез на дерево. К сожалению, ничего нового мне выяснить так и не удалось. Я облазил оба дерева, заползал на каждую ветку, покуда она была в состоянии меня держать, но не заметил ничего необычного. С дороги, наверное, было забавно наблюдать за моими манипуляциями, особенно когда я не удержался, съехал с ветки, повис на руках и мешком рухнул вниз. Я внимательно поискал под деревьями, рассчитывая найти хоть какое-нибудь перышко, но тщетно. Так я и ушел ни с чем, гадая, что это могло быть.

Меньше чем через час я доскакал до конца просеки, прошел немного по тропе к станции, после чего свернул в лес и двинулся напрямик к дачам, по обратному азимуту на костер. Наверное, я подсознательно запомнил какие-то ориентиры и повторил свой ночной путь, так как вышел прямо к костру – никакие азимуты не вывели бы меня с такой точностью. Надо было забежать к Михаилу, как мы договорились. На участках меня практически не видели; я не хотел никому показываться, поэтому опять нацепил на лицо повязку.

Налететь на кого-то в упор и напугать я не боялся. Дачники – это вам не деревенские, со светом вставать не будут. Кто-то, конечно, уже поднялся – слышались звуки ударов молотка, где-то завелась машина, но подавляющее большинство предпочитало подольше поспать в выходные. Я шел краем улицы вдоль внешней ограды, в полной уверенности, что успею отступить в тень и заныкаться в кустах при чьем-либо приближении. Последние пятьдесят метров, которые надо было пройти вглубь участков, я преодолел пригнувшись, быстро перемещаясь от куста к кусту между двумя заборами.

Кухня, в которой ночевал Михаил, стояла в самом углу сада, буквально в паре метров от ограды. Вдоль двухметрового штакетника росли кусты шиповника и каких-то цветов, так что, перемахнув одним прыжком забор, я стал полностью невидим с улицы. Обычно мы забирались к Мишке в кухню через заднее окно, чтобы не показываться родителям. Однако, бросив взгляд на дом, я понял, что в нем еще беспробудно спят, и решил войти по-человечески – через дверь. Да и лениво мне было карабкаться в окно, если честно. Я выполз на корточках из-за угла к двери, просунул в щель нож и сбросил крючок. После чего быстро вкатился внутрь и запер дверь изнутри. На все ушло не больше двух секунд – я мог бы проделать то же самое посреди бела дня без особого риска быть замеченным. И тут меня ожидал сюрприз.

Во-первых, в нос шибануло сильнейшим запахом перегара, никак не вязавшимся с тем скромным запасом алкоголя, который был у ребят вечером. Во-вторых, подойдя к дивану, я обнаружил Михаила в компании какой-то смазливой белобрысой девахи. Последняя, раскинувшись, дрыхла на спине, и из под сползшего одеяла торчала аппетитная упругая сиська. Однако деваха-девахой, но надо было делать дело. Я осторожно перегнулся через нее к Мишке, предварительно поправив одеяло, чтобы меня не смущала сиська, и попробовал его разбудить. Это оказалось непросто. Я похлопал его по щеке без заметного результата, потряс за лицо, подергал за нос. Мишка замычал, отвернулся и продолжил беспробудно хрючить.

И тут вдруг проснулась деваха. Она резко открыла глаза и в упор на меня уставилась. Не забывайте, я был в темной размытой одежде, у меня было закрыто лицо, а в кухне были завешены окна и стоял хороший полумрак. Вдобавок, в правой руке я держал здоровенный нож, который еще не успел засунуть обратно в ножны. В глазах девахи что-то промелькнуло, и я сразу понял, что последует дальше. И хоть я моментально начал действовать, она опередила меня на долю секунды, успев коротко взвизгнуть, пока я перенес левую руку от Мишкиного лица и зажал ей рот. Деваха забилась, схватила меня руками за запястье, попыталась укусить ладонь.

– Да не ори ты, бога ради, не по твою душу пришел! Не трону я тебя, успокойся!

Деваха продолжала извиваться.

– Тихо ты! Ну, тихо! Мне Миха нужен, он просил зайти.

Она чуть обмякла, я вспомнил про нож и, матюгнувшись вполголоса, убрал его в ножны. Тут, к счастью, пробудился Михаил.

Вздрогнув в первый момент от неожиданности, он узнал меня, но сразу же схватился за голову и застонал.

– Мих, это я! – тут деваха опять забилась – Блин, уйми ты ее, она мне сейчас руку отгрызет!

Мишка схватил ее под одеялом за руку:

– Да тихо ты, Свет, свои. Бля… башка – пиздец… – он сморщился и опять застонал.

– Ну, все? – спросил я у его подруги – Не будешь орать?

Она замотала головой. Я медленно убрал руку с ее лица.

– Ты к..кто? – она закашлялась.

– Леший. Из леса.

– В натуре что ли?

– Ага, можешь у Михи спросить.

Деваха повернулась к Мишке. Но тот, проигнорировав ее, обратился ко мне:

– А-а-а-а, блин, глянь там, в холодильнике, будь другом! Вроде пиво оставалось…

– Хорошо живешь! – открыв холодильник, я увидел пару бутылок «Жигулевского».

– Се… – Михаил осекся – Ты уж извини, ладно? Завтра хоть ящик поставлю. Я сдохну сейчас, если не выпью.

– Господи, да пей на здоровье – я достал бутылку, вскрыл ее об петлю холодильника и протянул Мишке.

Кряхтя и охая, тот кое-как присел в кровати. Я очень хорошо его понимал, так как переносил похмелье тяжелее других и прямо физически ощущал пульсирующую боль в голове. Михаил сделал пару глотков и вдруг весь позеленел. Мне показалось, его сейчас вырвет. Но он как-то справился, продышался, глотнул еще, подождал, допил до половины. Я присел на табурет и молча наблюдал, хорошо понимая, что лучше его пока не трогать. Света, его подруга, тоже присев и прижимая одеяло к груди, таращилась на меня во все глаза. Симпатичная девчонка, ничего не скажешь.

Михаил сделал еще несколько глотков и вдруг выпалил:

– Семёныч, мать его!

– Что Семёныч?

– Думаешь, чего мы так наебенились? Вы уйти не успели, как он про тебя выспрашивать начал – кто такой, да откуда. Пристал намертво, даже водку свою не дожрал.

– Ну, а вы чего?

– А чего мы? Так и сказали – леший. А больше ничего типа не знаем.

– А-ха-ха!

– Рассказали, что приходишь иногда, ночью в лес за собой тащишь. Ну, пару-тройку случаев вспомнили, как ты с гопотой развлекался.

– И чо Семёныч?

– Семёныч… Заинтриговал ты его. Он… Ты, наверное, первый, кого он хуями за последние пару лет не обложил. Притащил канистру самогонки, ну, мы ужрались в дымину. Семёныч там на лавке и вырубился. Хотели его домой оттащить, да сами на ногах не держались. Димон с ним остался – боялись, что свалится и разобьется. Может, до сих пор там кукуют.

– Не, я был у костра – никого.

– Значит, проспался и дополз до дому.

– Интересный он типчик. Я сначала подумал – обычный алкаш, но он непрост, совсем непрост…

– Хы! Мы тут всеми дачами гадаем – кто он такой. Он вообще местный, вырос в поселке через железку. Дачу здесь жене дали от работы. Она сюда сначала с дочерьми мелкими приезжала. Семёныч, бывало, приезжал на выходные и опять исчезал на месяц-два. А лет пятнадцать назад осел окончательно и больше уже не пропадал. Построил дом, иногда даже зимой тут жил. Он старше, чем кажется, ему сейчас под шестьдесят. Я так думаю, он в сорок пять на пенсию вышел, потому как не работает нигде. А вот кем был до пенсии – никто понятия не имеет. Его и расспрашивать пытались, даже спаивали, чтоб разговорить – так ничего и не узнали. На военного вроде не похож, но явно не токарь с завода. Отлично шарит в радиотехнике, если у кого машина сломалась – лучше любого автослесаря разберется. Многим тут чинил всякое – телевизоры, радиоприемники, мафоны. Одному мужику что-то в приемнике нахимичил – «Голос Америки» практически без помех ловить стал.

– Ы-хы-хы! А мне, значит, на «секретную» карту пенял! – Света тем временем сгребла одежду со стула, накинула какой-то халат и вышла из кухни.

– Я так и не врубился, что за тема с картой?

– Отцу на работе кто-то дал скопировать. Стометровка, на ней даже всякие бревна и канавы обозначены. Не знаю, что за карта такая, но Семёныч, похоже, на ней военный объект углядел.

– А-а, понятно. Он тут все знает – едва ли не каждый метр. Наверное, с детства еще. Знаком со всеми лесниками, егерями. Не только из нашего района, но и из соседних. Раньше, бывало, неделями где-то зависал – рыбачил, охотился. Сейчас только в лесничество водку жрать мотается, да и то редко. Подсдал он за последние годы…

– А чо так?

– Хрен его разберет. Стареет, наверное. Дочери замуж повыходили, практически не приезжают. Выпивать стал конкретно, два запоя до белки уже было. Жалко мне его вообще-то – он мужик хороший, отзывчивый. Желчный стал какой-то, капризный. Перессорился со многими, сам вчера видел, каков он в общении.

– Да уж – я фыркнул.

– Но случись у кого что серьезное, к нему идут. Обложит, понятно, но помогает. Вон у нас по весне водопровод накрылся. Насос, релюха какая-то… Вызвали мастеров, те заломили от души. А денег нет – на забор потратились, дорогу засыпали. Что делать, пошли к Семёнычу. Семёнычу-то наш водопровод до пизды – давно себе скважину пробурил, чтобы зимой жить. Мужики рассказывали, так председателя обложил, что того еле удержали. Но взялся без разговоров. Несколько дней ебался, что-то перематывал, что-то со старого насоса снял, что-то выточил. Насос заработал, как новый. Автоматику отстроил, даже бак проварил. И не взял ни копейки, всю водяру только у председателя выжрал… Ты, кстати, ловко его вчера в чувство привел.

– Я ж не специально! Сам испугался, думал, драться полезет!

– Он тебя зауважал конкретно. Мы и сами тебя раньше всерьез как-то не воспринимали…

– А-ха-ха! Да, я такой! – я от души посмеялся – Вы ему только правду не рассказывайте. Блин, достаточно замотать лицо тряпкой – и валяй дурака сколько влезет! Кстати! – я поднял вверх палец.

– Что?

– Если паренек с папаней у вас объявятся… Ну, может, приедут поблагодарить, что проводили… Не говорите, что меня знаете. Прикинь, мальчишка поверил, что я – леший! И бабуля тоже, хы-хы! Жалко разрушать такую классную сказку. Он отличный пацан, пусть у него в жизни будет настоящее приключение! Представляешь, его мать бросила, пусть хоть во мне не разочаруется…

– Мы вообще про тебя не болтаем. Вдруг кто из местных прослышит? После наших ночных художеств… Я даже Светке ничего не скажу. Леший и леший.

– Только не переиграйте, а то сразу просечет. Он соображает, не смотри, что метр с кепкой.

– Вы нормально дошли?

– Представляешь, его отец успел пробежаться через лес, пока мы у костра болтали. А когда пошли, давно в ментовке сидел. Надо было искать телефон и звонить…

– Ты ж сам сказал, что пацан сбежит.

– Да вот не подумал. В принципе, мальчишке это только на пользу пошло. И папаня впредь внимательнее будет. Бабулю жалко. Она всю ночь вокруг деревни со свечкой бегала, звала. Ей и так-то недолго осталось, а тут такая нервотрепка…

Я вкратце рассказал Михаилу о Викторе, его родных, описал наш ночной путь. Немного поколебавшись, поведал и о наших приключениях на вырубке.

– Ты серьезно? Не шутишь?

– Совершенно серьезно.

– Прикинь, Семёныч нам год или два назад что-то похожее рассказывал. Ох, и ржали мы над ним тогда, думали, заливает…

– Интересно, что все-таки это было? Потолковать бы с ним по душам…

– Приезжай, он тут долго будет. Минимум до октября.

Мы еще немного поболтали, и я, попрощавшись, побежал на электричку.

До дома я добрался что-то ближе к полудню. Я, как и Михаил, ночевал не в доме, а в кухне. Все давно привыкли, что я дрыхну допоздна и меня не беспокоили. Могли тихонько зайти, взять что-нибудь из холодильника, но обычно перекусывали в старой кухне, а по-серьезному завтракали уже после моего пробуждения. Будить же меня без крайней нужды не рисковали.

Еще когда я начинал шастать по ночам в подростковом возрасте, я скатывал из старого тряпья валик и подкладывал его под одеяло. Если не присматриваться, со стороны казалось, что я мирно сплю. Прошли годы, я вырос, но по привычке продолжал подкладывать валик в постель, не желая афишировать свои чуть ли не каждодневные ночные отлучки. Не знаю уж, прочухали про него родители или нет, но разговоров на эту тему не возникало.

Когда я подошел к участку, то увидел, что тетя, обе бабушки и отец занимаются различными сельхозработами в саду. Но дверь в кухню была закрыта, и вблизи от кухни в полный голос не говорили – думали, что я еще сплю. Конечно, я мог спокойно зайти через калитку, и мне никто бы и слова не сказал. Но мне вдруг захотелось испытать свой камуфляж при дневном свете и проникнуть в кухню незамеченным!

Это была непростая задачка. В саду толком не спрячешься – везде парники, грядки, дорожки. Трава под яблонями была выкошена. Вдоль забора с соседями росли кусты смородины и крыжовника, которыми я мог бы воспользоваться, но как раз около них крутилась бабуля со шлангом. Будь она одна, я бы, пожалуй, и рискнул, но четыре пары глаз обязательно углядят движение. Нет, на участок соваться бесполезно – запалят моментально.

Наверное, единственный шанс проскочить незамеченным – это проползти за этими кустами со стороны соседей. Забор был чисто символический, из сетки-рабицы, но за ним тоже были кусты, высокая трава, да и по сетке местами поднимались побеги вьюнка, дикого винограда, проросшие между ячейками стебли крапивы, создавая дополнительную тень. Вот только соседи тоже были в саду. Они сидели за большим круглым столом и завтракали на свежем воздухе.

Я, нацепив шапку, перчатки и повязку, осторожно проскочил в полуприседе по дороге до соседского участка. Зайдя еще немного вперед, где меня закрывал дом, я тихонько перескочил забор и на четвереньках осторожно пополз вдоль забора назад. Соседский сад был не настолько ухожен, как наш – трава и кусты меня полностью скрывали. Оставалось лишь медленно двигаться, избегая резких движений.

Я без затруднений прополз на животе прямо в поле зрения соседей к нашему забору и, достигнув его, направился вдоль сетки в сторону кухни. С другой стороны сетки, буквально в полутора-двух метрах от меня, копошилась бабушка. Она то поливала под кустами, то поворачивалась и, зажав шланг пальцем, направляла рассеянную струю на грядки. На меня то и дело попадали случайные брызги. Я тихонечко полз, когда бабушка отворачивалась от забора, и замирал на месте, когда она поворачивалась обратно.

Бабушка разговаривала с соседкой и периодически смотрела на меня в упор. В какой-то момент она подошла вплотную к забору и облокотилась на столб. С другой стороны подошла соседка, что-то ей передала, а потом они еще несколько минут общались. Я, замерев и почти не дыша, лежал прямо у них под ногами. Тут уж было не до смеха – если бы меня заметили, я бы попал в поистине дурацкую ситуацию.

Я мысленно представил дальнейшее развитие событий:

– Ой! Батюшки! Господи, ты боже! Кто это? Нина Александровна, да это никак ваш валяется?

– Да-а-а, Сергей Валерья-а-аныч собственной персо-оной! У-у, ч-чертова образина!

Но они смотрели… и не видели. Я растворился в тени кустов, слился с проглядывающей землей. Я не двигался, не выдавал себя ни малейшим звуком или шорохом. Когда они договорили и отвернулись, я так же незаметно пополз дальше и очень скоро миновал самый опасный участок.

Дальше было проще. Я благополучно добрался до конца сада, и кухня закрыла меня от взглядов родных. Осталось незаметно для соседей перемахнуть через забор. Улучив момент, когда они отвернулись на дорогу, я его благополучно перепрыгнул, обошел кухню сзади и залез внутрь через окно. Наскоро обшарив холодильник и как следует угостившись из пары кастрюль, я разделся и с чистой совестью улегся спать. Только вытянувшись на диване, я понял, насколько же я устал за ночь. Эйфория немного отпустила, и я мгновенно вырубился прямо в обнимку с валиком, выкинуть который из кровати у меня уже не осталось сил.

Пробудился я уже в четвертом часу. Бабушка тыкала меня полутораметровой палкой для задвигания штор (она давно уже не рисковала будить меня с более короткой дистанции) и ворчала – «Ну это просто невозможно столько спать»! Мне снился лес, снилось, что мы все шагаем с Виктором по просеке среди темноты и тумана, и я еще долго не мог проснуться, отмахиваясь и мыча что-то невразумительное. Кое-как заставив себя продрать глаза и встать, я обильно позавтракал и ушел досыпать в шалаш до позднего вечера.

14

Больше я к ребятам не приезжал. Буквально через пару дней, возвращаясь на дачу из Москвы с одной из последних электричек, я угодил в конкретный милицейский шмон. Четверо милиционеров в форме и еще пара-тройка оперов в штатском завалились в вагон, блокировали двери и стали выборочно проверять документы и досматривать сумки. И хоть меня, скромно сидящего у окошка с томиком Куприна, едва удостоили взглядом и устало махнули рукой, когда я достал из широких штанин своего краснокожего, нетрудно было представить, чем могло все закончится, если бы меня зацапали в полном ночном снаряжении.

Пришлось прекратить вооруженные поездки на электричках, а отправляться на поиски приключений с голыми руками тоже не хотелось, пусть даже мне ни разу не довелось воспользоваться своим оружием. Можно было, конечно, просто приехать в гости, но… Но просто так мне было не интересно. Я по натуре одиночка, не испытываю непреодолимой потребности в общении. Как ни хорошо я относился к ребятам, у меня постоянно находились дела поважнее. Порой вспоминал, хотел приехать, даже собирался, но… так и не поехал. Однако история на этом не закончилась.

Как-то через два или три года, когда у нас на даче началась стройка, я, уже за рулем своей первой машины, поехал на местный строительный рынок. Закупившись, чем нужно, и собравшись было уезжать, я столкнулся нос к носу с Михаилом.

– Серёга, ты?

– Привет!

– Я тебя даже не узнал без хайра! Как жизнь?

– Как обычно – не дождетесь! Дом построили, электрику вон делаю.

– Мы тоже, уже второй год телепаемся… Куда-то ты пропал?

– Да вот… То одно, то другое. Прошлым летом в Гнессинку поступил, экзамены там, все дела. Потом мама стройку организовала, надо было ломать старую кухню, корчевать яблони. Бревна, доски разгружать, потом укладывать, кирпичи. С участка почти не вылезал, сил оставалось лишь на костре сосиски жарить. Я из обломков кирпича себе целую печь сложил для этого!

– А мы тебя ждали.

– Ох, я б и рад был, да видишь, как получилось. Сам все время ту ночь вспоминаю.

– Хы! Ты прикинь!

– Чего?

– Пацан-то к нам приезжал, с отцом. Ты как в воду глядел!

– Серьезно?

– Тогда же, вечером. Утром ты ушел на электричку, а они часам к восьми подвалили.

У меня вдруг перехватило дыхание, я даже отвернулся на секунду, чтобы скрыть волнение.

– Не сказали? Ну, про меня?

– Да ты чо! Семёныч такого наплел, что мы сами уже не знали, чему верить!

– Семёныч??

– Ага! Папаня-то не с пустыми руками приехал. Ящик Кубанской притаранил. Ящик, епта! Не знаю уж, где он ее достал!

От упоминания Кубанской меня передернуло – в свое время я перебрал ее чуть ли не до коматоза.

– Папаня, как я понял, чего хочешь достанет. А уж ради такого случая… Судя по тому, что Виктор по дороге рассказывал, папаня у него – дай бог каждому.

– Василий – мировой мужик, в натуре! Семёныч, кстати, с ним знаком оказался, они даже когда-то порыбачить вместе ухитрились. Они и приехали сперва к Семёнычу, это Семёныч нас потом собрал.

– Ну, Семёнычу конкретно подфартило!

– Всем нам подфартило. Нажрались еще похлеще, чем Семёнычевой самогонкой накануне. Но Василий сам не пил, только нам все подливал. Семёныч его, правда, заставил немного глотнуть – типа, не уважаешь, но он похоже даже это незаметно выплюнул.

– Я думаю! Он теперь, наверное, в жисть не притронется!

– Пацана с колен не отпускал. Все про тебя спрашивали.

– И чего рассказали?

– Мы… Семёныч, как первый стакан хватил, нам рта не давал раскрыть! Сначала пересказал те байки, что мы ему ночью рассказали. Потом добавил от себя столько же. Еще через пару стаканов поведал, что сам встречал тебя в лесу. Потом сказал, что вы вообще старые знакомые. И места грибные ты ему показывал, и кабана на него выгнал на охоте, и какую-то заблудившуюся бабу из лесу вывел. Говорил, что ничего не боишься – ни человека, ни зверя, ни черта лысого. Рассказывал, как вы двадцать лет назад пожары в лесу тушили…

Я ухватился за привязанные к багажнику уголки, уткнулся носом в стекло и только и мог, что утробно хихикать, смахивая слезы и сопли. Миха говорил и говорил – Семёныч действительно нагородил такого, что я захотел бы, не придумал и десятой доли. Но это было еще не все, под конец Михаил решил меня добить.

– Пацан очень просил передать, если тебя встретим, вернее, его бабуля – забыл, как ее…

– Баба Нюра!

– Во-во, она самая. «Прости меня, дуру старую, ради Христа. Я, грешная, с перепугу подумала – действительно нечисть какая. А это ведь господь Витеньке ангела своего послал, чтобы из лесу вывел!» Каково, а? Вот буквально так – он даже на бумажке записал, чтоб не забыть!

– Миха, я ща сдохну – я мог лишь подвывать от хохота, живот свело, слезы чуть ли не струйками брызгали из глаз – Папане бы физиономии нам начистить, что потащили ребенка через лес, а он ящик водяры поставил – сказал я, немного отдышавшись – Баба Нюра всю ночь вокруг деревни со свечкой бегала – это с ее-то здоровьем, а я теперь ангел!

Я вдруг вспомнил бабу Нюру, ее голос, звучащее в нем отчаяние – и весь смех куда-то исчез. Я понял, что она действительно так подумала, почувствовал это сердцем, которое сперва сжалось, а потом окуталось теплотой, к горлу подступил комок. Наверное, я изменился в лице, потому что Михаил встревоженно посмотрел на меня:

– Серёга, ты чего?

– Не, ничего. Вспомнил просто. Интересно, как там она? Жива ли еще?

– В больницу лечь собиралась. Ты, говорит, так ему и передай – уговор дороже денег.

– Может, подлечили? Жалко ее, и мальчишке она за мамку. Не приезжали они больше?

– Не.

– Может Семёныч чего знает?

– Да вот… Знаешь… Умер Семёныч, Серёга. Прошлым летом…

– Допился?

– Если б! Угорел. Он любил посидеть в тепле с бутылочкой. Сварил себе на второй этаж буржуйку. Какую-то хитрую – два-три полешка положит, и они тлеют всю ночь. У них печь-то в доме есть, большая, на два этажа. Но ее топить – целое дело. А тут кинул и сиди, дреми. Ну вот. Тогда ветер был сильный, дождь. У дерева ветка отломилась и прямо по трубе… Труба-то из жестянки, перегнулась. Никто и не заметил… Ну, жена днем поднялась, а он так и сидит со стаканом, холодный уже…

– Вот же ж блин!

– Какая-то смерть нелепая… Главное, он даже не болел ничем, поломался только раз, когда с крыши свалился… И в снегу спьяну замерзал, и пил не пойми чего – хоть бы хны. Мужики рассказывали, как-то на спор мухомор сожрал под водочку – и ничо, только вштырило крепче. И вот так вот глупо угореть…

– Мда…

– На дачах как узнали, чуть ли не толпой повалили. Он, наверное, каждому на участках чем-то помог, что-то починил. К самому-то последние годы старались не соваться, но тетю Лену, ну, жену его, просто не отпускали. Поминки организовали, поминали только дня три. Сначала наши, потом разные знакомые приезжать стали. А похоронили его, прикинь, с салютом на Николо-Архангельском. Министерство обороны хоронило. У нас мужики ездили, рассказывали.

– Кто ж он такой был-то?

– Так ничего и не узнали. Военных прилично было. К жене то и дело подходили, соболезновали. Но все молчком. Никаких речей, ничего. Наши пробовали спрашивать, отвечали лишь, что человек был хороший. И тетя Лена молчит. А может, и она не знает…

Узнав о смерти Семёныча, я очень расстроился. Не знаю даже, почему он меня так зацепил. Я хотел с ним как-нибудь посидеть, поговорить о лесе, рассказать о наших с Виктором приключениях. Хотел, но все откладывал, а теперь уже и не поговоришь…

– Серёг, ты не пропадай. Приезжай, поболтаем, помянем Семёныча…

Я как-то скомкано попрощался, обещал заехать, но так и не приехал больше.

15

И еще раз мне довелось услышать отзвук того приключения. Лет через пять или шесть после встречи с Михаилом, я возвращался домой на электричке (машина была в сервисе). Пройдя в вагон, я вдруг увидел паренька со шрамом на лбу, которого за пару лет до случая с Витей вытащил из леса. Я тогда удирал от местных, один из них на полном ходу впаялся головой в поваленное дерево, под которым я до того пронырнул.

Паренек ехал с теткой, они вполголоса разговаривали. Я преспокойно уселся на лавку напротив, прикрыл глаза и притворился, что задремал. А сам внимательно слушал разговор. Говорили, правда, о всяких бытовых вещах, но вспомнили и про меня, гадая, кем я мог быть. Мне было очень весело их слушать, сидя напротив – парень смотрел на меня в упор и даже не подозревал, что разгадка сидит у него прямо перед носом.

И вдруг тетка сказала:

– Помнишь же, что Степановна рассказывала про мальчишку из деревни у лесничества? Ну, как его леший до дома проводил? Он потом все в лес бегал, думал, встретит его там опять. Может…

Больше они про Виктора не упоминали, наверняка рассказ Степановны уже обсуждался не один десяток раз. Но мне хватило даже такой мимолетной весточки. Значит, Витя не забыл меня, не перестал верить в мою сказку. И, видимо, действительно долго искал меня в лесу, если это дошло через сплетни в соседний район Подмосковья. Интересно было бы послушать всю историю, но не спросишь же прямо – вдруг узнают…

Еще года через два или три, заехав зачем-то на шоссе за лесом, я не удержался и зарулил в деревню. Адрес я благополучно забыл еще когда мы с Витей шли по лесу. Да и как его не забыть, если улицы, что в деревнях, что на дачах назывались одинаково? Фруктовая, Садовая, Лесная… Я помнил примерно, в какой стороне находился дом, знал также, что на участке имеется гараж. Наверное, дом и сад должны немного выделяться среди остальных, уж коль Витин отец и зарабатывает неплохо, да и руки у него растут откуда надо.

Я проехал по центральной улице в дальнюю от шоссе часть деревни и стал тихонько объезжать соседние улочки. На одной из них, которая была ближе к лугу, стоял дом с гаражом. В саду что-то делали мужик лет сорока, невысокий, крепкий, с заметной проседью в темных волосах и парень лет семнадцати-восемнадцати, судя по всему, его сын. Был ли это Виктор и его отец? Кто его знает. Я вылез из машины, сделав вид, что раздумываю, как лучше объехать ямину на дороге, и украдкой оглядел обоих.

Парень был выше отца, голос у него уже «поломался», став взрослым, над губой чернела полоска усов. Я пытался уловить знакомые черты, движения, жесты, но… Даже если это и был Виктор, трудно мельком опознать человека, которого видел десять лет назад маленьким ребенком, да и к тому же в темноте.

Я не мог долго стоять на месте, не привлекая к себе внимания, поэтому сел за руль и поехал дальше. Подумал, что все-таки видел Витю – отец, дом и гараж присутствовали, возраст обоих тоже вроде подходил. И дом, и сад были ухоженными, забор – так вообще выделялся на фоне соседей. Но, собираясь поворачивать обратно на центральную улицу, я вдруг увидел еще один дом с гаражом, ничуть не хуже первого. Прикинув его положение относительно луга, я понял, что и он мог быть искомым домом.

Можно было, конечно, спросить у кого-нибудь, но мне не хотелось раскрываться. Я решил развернуться, проехать в обратном направлении и еще раз посмотреть на парня с мужиком. Однако, уже вывернув руль и включив заднюю передачу, почувствовал, что в душе я не хочу ничего узнавать и что зря я вообще сюда приехал. Я искренне надеялся, что у Виктора в жизни все сложилось хорошо, и боялся узнать обратное. Пусть наша сказка останется недосказанной для обоих. Так будет лучше, я уверен.

© Minor, 2018